Оставшихся увело в сторону метафизического в новом искусстве. Крестьянский поэт Коля Кутьков переживал за свое, больное:
– Происходящее в поэзии – взметнувшийся рой листвы, андерграунд объявлен новым периодом искусства. Уляжется, и все станет на свои места. Нет отката читателей от поэзии, а возвращается ее подлинная функция – отвечать человеку на его внутреннее, не имеющее отношения к государству. Это очень много, если бы хотя один миллион любят поэзию.
Все-таки, думал я, Коля отстал со своим кругом авторов «деревенской литературы». Не видит главного: смену кожи, изменение самого духа эпохи.
Мой взгляд был радикальным: вся советская литература, исключая нескольких великих, шедших своим путем, – фальшивая. Свезена мной на дачу и сброшена в угол, как хлам: «произведения» генсека Брежнева, Семена Бабаевского, Иванова, Проскурина, «секретарских» и других подобных писателей.
Разве глубина человеческой натуры заканчивается в накопленном до сегодняшнего дня духовном опыте человека? Она – не замшелая бутылка с драгоценным вином, а – распах в переливы космической новизны. Почему моей душе так хороша свобода новизны? Свобода иного выбора? Это свет того костра, что горит с древности, все разгорается, и топливом служат уже космические пространства, тот «бстракт», где чудится что-то атомарно-космическое. Хотя тоже не понимал, как цвета в абстрактном искусстве могут вызывать волнение, кроме разве зеленого – утешающего цвета леса.
По мне, поэзия во всем, настоящая, болевая – есть самая острая, самая неудобная, зачастую не нужная для человека. Ибо оптимальное состояние человека – покой, без терзания духа и тела. Брать ответственность, любить и ненавидеть – слишком тяжело.
Поэт-абсурдист с крестьянским лицом, кажущийся, подслеповатым, как бы не слышал Колю Кутькова.
– Мир сдвинут с устойчивой оси ценностей: центр и периферия, большое и малое, замкнутое и распахнутое меняются местами. Прием перевернутого зрения: «птица – это тень полета». Мысль идет окольным, огибающим, захватывающим «лишнее» путем, а то вовсе «от обратного». Лишнее – это и есть мистическая загадка жизни. Лирический герой уходит в себя, чтобы на новом уровне вернуться к людям.
Своей речью абсурдист поразил меня, хотя я ничего не понял, кроме последней фразы. Его сторонник поэт с женоподобным лицом и густой шевелюрой вообще привел меня в восторг:
– Нет старого языка, есть «рост речи». Гомер изобразил все соразмерное древнему человеку, для него были общезначимы побережье, флот, крепость, колесницы, человекообразные боги. Для нас сейчас – вирусы, наследственность, компьютеры. Мы должны вообразить пространство внутри бактерии.