Она терлась о мое плечо.
– Как хорошо, что ты мужчина.
Я забывал, что она меня не любит.
– Вставай, папа, маму в город провожать. Ну, вставай же!
Слышу внизу:
– Не застегнешь туфли – не пеняй.
– Я тебе тоже – куклой по голове – не пеняй, ладно?
У нее вдруг обнаружился юмор
– Папа, до свиданья! – нарочито крикнула мама.
Спустился из своей «золотистой комнаты». Натянул штаны. Мама со Светкой уже за калиткой, догнал.
Вышли за калитку, дошли до забора садового кооператива. За забором была канава. Там разный мусор, банки. Света увидела огромные черные галоши, проросшие крапивой, испугалась.
– Эти, галоши, они не цапнут? Они живые?
Светка поковыляла вперед, чтобы я ее не схватил.
– Я в Москву поеду, с мамой. Чего ты, гадкий такой? Ты, папа, неважненький.
Поймал ее у "где собака живет и мед продают».
У железнодорожной станции она ухватилась крепко за мою шею, и не желала слезать.
– Я поезда не боюсь. Не совсем боюсь. Ой, папа, поезд идет!
Мама расцеловала ее и пошла на платформу. Та тревожно:
– А она приедет?
Шли назад, по полю, и я пытался отвлечь ее.
– Давай, ты будешь Мальвиной, а я папой Карло. Мы идем к маме через горы и долы, и дорога идет через райские лужайки и темные грозные леса.
– Вот райская лужайка!
Светка влезла в цветущую неведомыми цветами поляну, словно плывущую в небе.
– Что это? Одуванчик? А это? Сорняк? Папа, сорняк хочешь? Сейчас принесу…
Собирали желтые одуванчики и куриную слепоту. Светка старалась собрать все цветы.
Лежали в траве. Я голой спиной на влажной траве, так, что спина чесалась. Светка прислонилась ко мне, я прикрывал ее от солнца ладонью. Небо грозовой синевы, и края облачков тают.
Еле доволоклись до страшного переезда. Она устала. Я нес ее, касаясь щечки и слыша ее дыхание. Та вдруг увидела калитку, узнала место и забилась.
– Пойдем назад, куда ты! Мы же к маме идем!
– Скоро будет ночь, а в ней могут быть опасные звери. Отдохнем, и снова пойдем к маме. Кстати, тебя Баська ждет.
Пошел, и она, подвывая, увязалась за мной.
Вечернее солнце наводило на мысли, что мы остались одни. Одни в мироздании, и почему-то было одиноко. Я весело смотрел на Свету, чтобы ей не передалась моя тоска. Дома она тискала кота, и внезапно заскучала.
– Не хочу здесь быть. Не играешь со мной. С тобой плохо.
– Это с Веней-то плохо?
– Нет, но ты же один. А я хочу с папой и с мамой. А ты не уедешь сегодня?
Она словно нащупывает границы любви, вне которой ее нет.
– Пап! А что тебе здесь нужно?
– Где?
– Тебе-е здесь. Почему ты хочешь только у меня сидеть, почему не хочешь у других?
– Потому что ты моя дочка.