Судя по всему, он любил и умел производить впечатление. Поймал момент, когда меня окружили девицы — и вышел из ворот незамеченным. Вот, стоит, красуется.
— И как же она передается? — спросил я.
— У нас еще будет время об этом поговорить. Радуйся, Гиппоной, сын Главка!
— Беллерофонт, — поправил я.
Я ждал вопросов, подобных тем, которые задавала женщина, но юный щеголь кивнул с таким видом, будто мое прозвище развеяло его последние сомнения насчет гостя.
— Радуйся, Беллерофонт! Я — Анаксагор, сын Сфенебеи…
Клянусь, он нарочно выдержал паузу, назвавшись по матери. Желал полюбоваться моим вытянувшимся лицом. Анаксагор, подумал я. Владыка Собраний. А можно сказать иначе: Владыка Рыночной Площади. Хорошее имя для такого красавчика[1]. Как ни крути, а все же владыка.
— …и Мегапента, ванакта Аргоса.
— Радуйся, Анаксагор, сын Мегапента.
Решив не спорить с местными обычаями, я добавил:
— …и Сфенебеи.
— Ты слышала, мать? Нет, ты слышала?! — рассмеялся великолепный Анаксагор. — Этот изгнанник мне нравится! Определенно нравится! Не теряется в сложных ситуациях, знает толк в обхождении. Даже имя сменил! Хорошее имя, громкое. О многом говорит, если ты понимаешь, о чем я…
— Тогда, быть может, ты и проводишь его к отцу?
— С удовольствием!
Мать и сын беседовали друг с другом, словно я был для них пустым местом. Для кого тогда это представление? Белоликая Сфенебея махнула мне рукой:
— Мы еще увидимся, Беллерофонт. До встречи, я и так задержалась.
Царственной походкой она двинулась прочь. Девушки цветастым хвостом потянулись за госпожой к воротам. У Анаксагора тоже имелся свой хвост. Телохранитель, советник, доверенный слуга — кем бы ни был этот человек, до сих пор он маячил живой бессловесной тенью за спиной своего господина. Но едва женщины покинули нас, как он выступил из-за плеча Анаксагора и принялся медленно, нога за ногу, обходить нас по дуге, держась шагах в пяти.
Казалось, он прогуливается по берегу моря, любуясь чайками и облаками.
Первое, что приковывало в нем внимание — это левый глаз. Мутное, незрячее бельмо в окружении старых шрамов, похожих на древесные корни, бугрящиеся под кожей. Взгляд здорового глаза вонзился в меня, как дротик с зазубренным наконечником — не вырвать, не освободиться. Пришельца оценивали: добыча? Враг? Бесполезный кусок плоти? Годен ли в пищу?
Циклоп-людоед, честное слово!
Заметив мою неприязнь, Циклоп ухмыльнулся и продолжил обход. Мы с ним срослись, превратились в единое целое, в живой скафис — чашу солнечных часов, какие в Эфиру привозили говорливые торговцы из далекого Баб-Или