— Не, вы серьезно это едите? — Томоко не оценила гречку.
— Там вообще-то дохрена железа и белка, — обиделся я за свой любимый продукт.
— Ладно, я пересмотрю взгляды.
— А что еще у вас принято? — Изаму вспоминал всё, что прочитал в сказках. — Я что-то помню про баню, накормить и спать уложить.
— Ты байки о Бабе Яге с цивилизованным гостеприимством не путай, — я сразу решил расставить акценты, чтобы они не сболтнули это где попало. — Ее поведение — это единственное гостеприимство, которое мы знаем из сказок. А это не совсем то.
Я вкратце рассказал о всемогущей вещей старухе, хозяйке леса, повелительнице зверей и птиц. Она была неким пограничником, стоящим на страже ворот царства Смерти и провожающим души умерших в потусторонний мир. Одной костяной ногой она стояла в мире мертвых, пожертвовав ради этой элитной работы даже способностью нормально ходить. Более того, старуха была слепой.
В сказке она сначала должна была узнать героя по запаху и выяснить, что ему требуется. Потом она обеспечивает герою ритуальное омовение: топит баню и выпаривает его. Затем она пришедшего кормит ужином. Все помнят, почему нельзя есть в Стране желтых вод? Обрядовое угощение непозволительно живым, иначе они случайно могут попасть туда, куда им не надо. Однако герой, приходя в избушку на курьих ножках — которая вообще-то гроб — требует себе еды. Этим он показывает, что «покойницкой» пищи не боится, имея на нее право. Яга, зная, что только настоящий герой пройдет через испытание едой, чувствует, что он говорит искренне и является действительным героем, а не каким-нибудь самозванцем. После этого герой, поев у Яги, временно «умирает» для живых и тогда уже может попасть в иной мир, некое «тридесятое царство».
— Вот такова цена гостеприимства в русских сказках, — пояснял я для притихшей компании. — Не нужно путать легендарные обряды с обычной принятой здесь вежливостью, а то отправят вас в баню… Но о бане я уже дальше расскажу. Что о ней трепаться, если поблизости ее нет.
Раздался звонок в дверь. Вернулись Кирилл Алексеевич и Лера, отдохнувшие и с кучей баек. За очередным ужином, который накрывали уже мы, я задолбался переводить в обе стороны, но налаживание русско-японских отношений можно было отмечать как свершившийся факт для отдельно взятого семейства.
Поезд уходил с Казанского вокзала. Ехать было чуть больше двенадцати часов. Там нас ожидал Тильки-ахай, дальний родственник Елизаветы Патрикеевны, а проживал он в двух шагах от станции метро со звучным названием Яшьлек.
— Хо, гости дорогие приехали! Жаль, ненадолго! А я тебя еще совсем мелким конструктом помню! — Тильки проживал в одиночку и всегда был рад гостям. На кой ему была огромная по меркам Казани трехкомнатная квартира, никто не знал. Но как только кто-то из семьи был проездом в Татарстане, Тильки смертельно обижался, если шли не к нему. В этом что-то было.