– Или она полюбила другого.
Я поморщился.
– И не одного, – добила царевна.
Мой выдох оказался похож на драконий, бушевавший внутри огонь вырвался внутренним несогласием со словами, которые я произносил:
– Или так. Все равно не успокоюсь, пока ее не найду. Или не уверюсь в обратном.
Лицо Марианны разгладилось:
– То есть, человека, который занял твое сердце, может не быть в живых?
– Не верю, – твердо заявил я. – Она жива. Она должна быть жива. Иначе… Иначе это неправильно.
– Из того, что ты рассказал, я понимаю, что ты очень-очень любил ее.
– Не любил. – Я набрал полную грудь: – Люблю.
Наступило долгое молчание.
Розово-лиловое в небесах перетекало в нежное сиреневое, подкрашенное радостно-оранжевым. Тьму смыло в прошлое, словно мы на берегу Леты. От наступившего рассвета Марианне сделалось неуютно, но она упорно не разжимала рук. А я не торопил, понимал ее чувства… и проклинал взволновавшиеся свои. Нельзя затягивать. Положение становилось опасным.
– Помнишь, с чего началась наша… дружба? – шепнул я в ушко, торчавшее из мокрых прядей.
Царевна подавилась смешком, не поднимая уткнувшегося мне в плечо носа:
– С ямы, куда я провалилась?
– С ямы началось знакомство, а дружба, как мне кажется – с разговора у озера. С твоего выговора мне – прямого и откровенного выговора, который все расставил по местам.
– Прости, я была слишком резкой. – Холодное тельце еще крепче вжалось в меня, видимо, считая это неплохим приложением к извинению. – Из-за страха, который я не могла перебороть.
– И не думай извиняться, ты была сто раз права. Назвав вещи своими именами, ты сделала для меня больше, чем другие могли бы тысячей намеков. Ты заставила меня вспомнить, что я – мужчина, то есть человек, который обязан отвечать за свои поступки и не позволять инстинктам брать верх над рассудком.
Русая головка, с которой обильно капало, в том числе на меня, настороженно приподнялась:
– Почему ты вспомнил тот разговор сейчас?
– Я… – Правильных слов не находилось, все были гадкие и кривые. – Я… слабый.
– Ты?! Кто бы говорил!
Марианна встрепенулась, но ее организм вспомнил, в каком виде находится, и вновь укрылся в ногорукий кокон.
Свет внес в разговор корректировку – отчетливую и неприятную. Пусть у нас были ситуации интимнее, но сейчас мы впервые не витали в ночных грезах, где все можно списать на случайность и спрятаться за отговорку, что ничего не видно. Яркость идущего в атаку утра убивала чувственную половинчатость. Манившая недоговоренностями размытость обрела голос. Реальные обнаженные люди разного пола держали друг друга в объятьях, глаза это видели, кожа чувствовала, организмы сигнализировали. Марианна упорно продолжала: