— Приходи в воскресенье гулять!.. — крикнул я через речку, как делают в час погуковщины.
Она согласилась, кивнула головой.
— Только замуж я не пойду, так и знай!..
— И я жениться не буду, но ты приходи-и!..
Видно, сказано то было в недобрый час: ее шутливому пророчеству суждено было сбыться. Олена больше не приходила ни на берег Сулы, ни в леваду. Передавали, будто она и в своем селе не ходит на вечерницы. Однажды я отважился пойти к ней. Но она не пустила меня в хату. Соседи рассказали, что Олена безотлучно сидит возле больной матери. Или рисует картины, очень красивые, их охотно покупают.
Когда матери не стало, Олена уехала в большой город учиться, и с тех пор о ней не было ни слуху, ни духу. Но я ежечасно пытаюсь догнать ее. И не могу. Как тогда, над Сулой. Оттого-то в душе своей я дал Олене имя — Мечта. Наверное, мой удел всю жизнь гнаться за нею.
День клонился к закату и постепенно угасал. Все, что трудилось в долине, куда-то пропадало, исчезало. Замирали звуки, сливались цвета.
В такую-то сумеречную пору направился я в нижний конец хутора — болотистый и самый бедный у нас. В старину тут жили древнейшие из древних. По ту сторону реки стоял город Воинь. Делая раскопки на берегу, археологи обнаружили широкий помост из очень толстых просмоленных колод, вдававшийся в воды нынешней Сулы, — это была пристань. А еще археологи наткнулись на груды как бы сморщенного угля, на рожь и просо в кувшинах, на домашнюю утварь. Земля тут никудышная, родит разве что в засуху. Зато здесь всегда собирали кремни. Приложив к кремню губку из намятого в гречаной золе полотна, высекали огонь. Было это не так уж давно, во время оккупации, когда нечем было посолить борщ. Помнится, ходили с ведрами за рассолом, что на солонцах между Мокловодами и Дубровьем…
Сула нередко затапливала нижний конец Мокловодов, и тогда хатки казались плавучими. Порой вода достигала верха оконных рам. Рушились навесы, обваливались стены, и женщинам приходилось перемешивать целые возы глины, чтобы заделать ею провалы. В сени вплывали лодки, и самый маленький ребенок — лишь бы умел ходить — мог без посторонней помощи вскарабкаться из лодки на чердак. Туда на время наводнения сносили постель, посуду, рядна, всевозможные свертки и узлы. Кое-кто так и жил там, пока вода не спадала. После наводнения плодилась тьма-тьмущая разной нечисти: мириады кусачих, въедливых комаров, мошек, оводов, жужелиц, мух, не дававших покоя ни людям, ни скотине.
Из всех развалюх, пугавших меня своей слишком очевидной реальностью, я выбрал ближайшую к берегу. Еще недавно это была крепкая хата на дубовых сваях. Теперь же посреди двора, который раньше был огорожен кольями, валялись стропила, плетни, рядна, клочья пряжи, высокие кадки и лари, в которые ссыпают зерно. Боковая стена хаты завалилась внутрь, и на ее белой как снег поверхности виднелись сизые, точно синяки, пятна после гусениц трактора. Через пролом можно было разглядеть белое с голубым отливом опечье, посудные полки чуть ли не под потолок — без посуды, пустую жердь для одежды в запечье. Сквозь потолок, который теперь стал крышей, пробивались клубы дыма, и это окончательно убедило меня в правильности моего выбора — надо было у кого-то заночевать.