Никифор собрал инструмент, сложил, как было, в ящичек. Холод гуляет по хате, как по пастбищу. Сыро после дождя. Такая пора настала: осень на дворе, осень. Там, гляди, роща поредела, пучки калины пламенеют. А на грядках посконь как бы не перестояла, пора дергать, не то будет ссучиваться… Маленькие аисты научились летать. Молодые петушки, даже те, кого наседки поздно высидели, голос пробуют. Встанут на цыпочки, шеи вбок вытянут, сколько сил хватает, — лишь бы запеть… Все-таки стоило бы в хате протопить. Не пожалеть бревна между стропилами или другой длинной деревины, раз уж листья не вспыхнули.
За окнами посерело: занимался рассвет. Дождь давно перестал. Изредка заскрипит от ветра сдвинутое с места, но так и не снятое стропило. Никифор приподнял рядно (дверь уже вывезена), хлопнул дверью из сеней и переступил еще один порог. Воздух после грозы был свежий-свежий. И чистый, как процеженное молоко. Вдохнешь глубоко — в спине кольнет. Стояла влажная сизая тишина.
Босые ноги Никифора нащупали скользкие корни, узлами выступившие из земли. Это все, что осталось от береста. Давным-давно рос он у самого выхода со двора. К нему боком прислонялся сарай — старый, еще дедовский. А на сарае — две пары аистов. Этим летом обзавелись потомством. Так что по трое в гнезде. Никифор не ломал сарая, пока они не улетели. Вот ведь птицы, немые существа, а любовь чувствуют. Каждый день наведываются: мол, как ты там, хозяин, жив ли, здоров ли. Всей компанией прилетают, все девятеро. Словно их звали. Что ж, Никифор умеет подойти и к скотине и к птице. Оттого аисты и прилетают, как будто он их приглашает. При фашистах (тьфу на их память!) телята, которых Федор Лукьянович прятал на Качале, могли бы пропасть от ящура. А ведь не пропали. Потому что Никифор знает, как обихаживать скотину. Христя Плютиха не даст соврать. Поспрашивайте-ка у нее, женская память куда крепче нашей.
Звонко шлепая по залитым водой колеям, он вышел на прямую дорогу и направился к своей новой усадьбе. Идет, и все ему чудится, будто следом за ним тихо-тихо крадется его старая брошенная хата. Дескать, возвращайся, прошу тебя, возвращайся… Но ведь мы с тобой уже попрощались… Я сдержу обещание… Торжественно клянусь помнить твой дух… твои звуки… твои…
Хорошо, даже очень кстати, что прошел дождь: вчера расстелил замес, теперь глина раскисла, и поливать не придется. Наделаем самана — как раз хватит, чтобы поставить боковую стену.
До нового места жительства оставалось рукой подать — только папиросу выкурить. Во-он там. Никифор из любопытства оглянулся: уж и впрямь не идет ли за ним… обиженная старая хата. Увидел чистое небо, в которое упиралась стернею чуть наклоненная нива. Подумал о ней, словно о живом существе. Нива лежала молчаливая и немного печальная, как мать, от которой уходят выращенные ею дети.