Он закатал штанины, с удовольствием ступил в замес. Кольнуло холодом, проняло до мозга костей. Он наклонился, натер ноги соломой, чтобы они согрелись от притока крови… Ступни, облепленные остюками, с натугой вдавливали в замес длинную ржаную солому, и скоро ноги согрелись.
Никифор все ходил и ходил по кругу, как на приводе, все думал, какую построит хату-светлицу, ходил, оставляя за собою глубокий след. Небо над головой становилось шире, наливалось дневным светом, точно здоровьем. Через дорогу стояли новые хаты с большими окнами и, казалось, смотрели, как Никифор работает. Из-под кровель серыми комочками падали в корытца воробьи, упрямо доклевывали куриный ужин.
Неизвестно кем посланная, прилетела и села Никифору на руку маленькая букашка с красными в черную крапинку крылышками — божья коровка. Он заметил ее и сдержанно, но всем лицом улыбнулся. «Божья коровка села на руку — доброе известие получишь», — говаривал Федор Лукьянович. Эх, Федор, Федор… Славный мой друг и товарищ… Как нам тебя не хватает… Твоей доброты и благородства, твоей преданности и любви.
В сумерки, когда на реке загорятся бакены, в этом патриархальном уголке острова с видом на широкий Днепр все делается иным, словно бы преображенным, словно бы никогда не виданным. На зеленую полоску земной тверди слетаются, точно по чьему-то зову, все годы твоей и не твоей жизни. По щучьему велению, из-за таинственной завесы то появляется, то неожиданно исчезает, как призрак, проворный волшебник; он без спроса вводит тебя в мир иллюзий и так же ловко выводит из него. Настает момент, когда кажется, будто перед тобой в самом выразительном своем виде застыли десятки, сотни, бесчисленное количество незаконченных движений, жестов, вздохов, взглядов, шагов и ты, если захочешь, можешь каждый из них оживить, озвучить, продлить.
Речка у берега хлюп да хлюп, а Марийка, ягодка, не идет, не показывается. Сердце защемит — и тут же радость развеет грусть. Еще не видят Марийку Данилковы глаза, не слышат уши, и все же радость витает над ним надеждой — придет Марийка, придет… Сядет вот здесь, где привязаны лодки, на настиле, на котором толстым слоем настелено сено, и они все обсудят, обо всем условятся, прежде чем он, по обычаю, поведет ее к своей матери Хтодоре. Но это будет потом. Когда придет Марийка. А пока вокруг ласковая тишина. Ее осмеливаются нарушать только запоздалые сверчки, да что-то звенит в ухе.
— Сбудется или нет: угадай, в каком ухе звенит?
— В левом.
— Угадал.
— А что ты задумал?
— Приснится ли мне отец.