— Зачем тебе покойный отец?
— Я пришел к нему спросить…
— Коли так, смотри на воду, и появится отец.
— Я хочу просить у него благословения.
— Он возникнет из воды тенью. Но ты первый не подавай голоса.
— Я лишь трижды поклонюсь ему, чтобы не нарушить обычая.
— Он не придет на твою свадьбу…
— Конечно… Но даст совет… покажет, где упал перед смертью… где последний раз ступил ногой.
— А зачем тебе это знать?
— Я с клятвою шагну от этого места.
— Ого, какой ты верный.
— Чтобы не прерывались шаги Баглаев.
— Твой отец уже явился. Смотри!..
— Чтобы не прерывались шаги Баглаев…
Поперек Днепра лежит, как дорожка, серебристая полоса. На нее падает тень.
— Отец! — не сдержавшись, кричит Данилко.
Тень с хлюпаньем исчезает. Скоро она появляется из мрака и света у самого берега. Возникают цвета, звуки, возникает движение…
За спиной Данилка, со всех сторон Качалы, послышалось множество голосов, словно каждая травинка обрела дар речи. Словно встали на свои места все срубленные деревья и по их кронам пробежал ветерок, окликая бесчисленных островных птиц. Заметив появление знакомой тени, на разные голоса замычала Баглаева скотина. С надеждой смотрят на своего кормильца Чумаки. Пошел дым из трубы островной хатки. Замерла от удивления Плютиха, выжимавшая на берегу белье. Крякнул изумленный Никифор, стоя с ведром дегтя в руках. Сдерживает тяжкий вздох наработавшийся, как трактор, дядько Веремей, опускается на колени, чтобы сесть на землю по-турецки и закурить из вышитого кисета. Вынырнул из кустов вечно крадущийся Якоб. Его окружают какие-то отвратительные фигуры, а лицо у Якоба очень бледное, почти зеленое, как тогда, когда Федор плеснул меж его заплывших глаз горячим дегтем. У Якоба хищное выражение лица, он, кажется, готов повторять «подвиги» средневековой католической инквизиции: вырывать языки и мысли, жечь, вешать, колесовать… Его теснит, оттирает от берега Христя. Она взволнована и растерянна, она глядит на воду, на Днепр. Берет руку Данилка и долго-долго смотрит на нее. Такая же рука была у Федора. Уж сколько лет прошло, но не забыть ей его доброты, приветливости, его голоса. Давно это было, а все как нынче: не забылось, не выветрилось из памяти.
— Федор, Федор… — бессчетное число раз повторяла Христя. И слезы из глаз. Большие, как слова, слезы. Данилко бросился ее утешать, однако слезы Христи нельзя было остановить. — Наши дети полюбили друг друга. Ты не мешай им, они же наши. Кроме них, у нас ничего нет…
Данилко хотел утереть слезы женщине, которая любила его отца, но тут мимо них проехала телега, знакомая телега, принадлежащая Нимальсам. На ней трое. Плютиха глянула, обожгла взглядом — пусть извиваются, как черви. Ах, будьте вы прокляты! И тут белый свет застите. А ну сгиньте с моих глаз!