Утром Даша непослушными руками выдавила из блистеров две таблетки парацетамола и желтые кружочки валерьянки – температура хоть и была меньше, но все еще держалась.
– Что слону дробина, – сказала тетя и как заправский алкоголик опрокинула рюмку с раствором резко пахнущей коричневой жидкости.
Даша держалась, пока малознакомые люди у них дома всхлипывали, сморкались в бумажные платочки, целовали застывшее, до боли прекрасное мамино лицо. Держалась, пока шла по кроваво-красным гвоздикам на утоптанном неровными буграми снегу. Держалась в автобусе. Но когда комочки мерзлой земли с сухим стуком полетели на крышку гроба, она упала на колени, скорчилась, потянула вниз окоченевшие пальцы. Реальность сразу, без подготовки обрушилась на нее, придавила, расплющила. Нечленораздельный вой рвался из горла, Даша зажималась, давилась им: умерла! Самый любимый, самый родной человек! Как жить дальше?!
Она не могла пошевелиться, ноги будто приклеились к земле. Кто-то поднял ее под руки, отвел в автобус, усадил, сунул в руки пластмассовую чашку с обжигающим чаем из термоса.
В кафе не ела. Глаза невидяще смотрели в одну точку, бесконечные речи сливались с сплошной неясный гул.
– Соболезную. – сотню раз за день услышала она и от знакомых, и от тех, кто в жизни слова не сказал.
Домой она вернулась одна, взглянула на себя в зеркало и не узнала: на мертвенно-бледном лице глаза побитой собаки. «Новейшее лекарство! Вылечим! Еще и переспала со старым пердуном! Дура! Какая же ты дура! Ненавижу!» – и кулаком со всей силы в это дурное, некрасивое отражение. Зеркало задрожало, расцвело паутиной трещин и осыпалось остро. Тонкими струйками потекла кровь из порезанной руки. Больно. Даша опустилась бессильно на пол, уставилась пустыми глазами в пол. Маленькая раздавленная девочка в пустой квартире.
Дни потянулись неподъемной серой тушей. Даша все еще чувствовала слабость, и хотя температура больше не поднималась, она не выходила из дома. Она то замирала, то начинала суетливо прибираться, бросала на половине, гипнотизировала телефон и прислушивалась к звукам. Дом жил обычной жизнью: пиликал домофон, хлопала подъездная дверь, из соседних квартир просачивались невнятные голоса и глухие звуки, плыли запахи еды, люди уходили на работу и приходили домой, бухали на пол тяжелые сумки, трепали по головам собак, кошек и детей. И только Даша как будто не жила, а плыла в густой болотной жиже. Еда стала на вкус как картон. Да и не хотелось есть вообще. Не хотелось ни с кем общаться. Первые дни Даша еще отвечала на телефонные звонки, выслушивала бесконечный поток банальностей, но потом поняла, что от этого ей только становится хуже. И она включила на телефоне беззвучный режим, даже не считая пропущенные вызовы. Она стала вялой, заторможенной, будто не спала несколько дней, ставила на плиту кастрюльку и тут же забывала про нее и потом в квартире остро и горько пахло горелым.