Где-то возле входа вылетел в открытый воздух тонкий гудок. За дверями поезда оставалось еще тридцать несчастных, пытавшихся забраться на и без того уже переполненное судно. В вагоне, где стоял Яков, было некуда ступить, каждый сантиметр черного железного пола был занят чьей-то ступней. Юноша сам едва стоял на ногах, вонзившись пальцами в поручень. Сейчас он напоминал старика, держащегося за клюку как за последнюю в этом мире опору. Его ноги почти вывалились наружу и предательски скользили по металлическому порогу, норовя снова упасть в разъяренную от отчаяния людскую лаву.
– Яков, держись за мой локоть, – вдруг кто-то свистнул ему в спину.
Наш герой повернул голову на звук и ударился носом в чей-то чужой подбородок. Этот самый подбородок, немного приподнятый и заостренный книзу, с маленькой светло-каштановой, торчащей в разные стороны бородкой еще раз потянулся к уху Якова. Над длинным вихром, в который были собраны почти все волосы юноши, снова пронесся все тот же громкий, сотрясающий воздух голос:
– Хватайся прямо сейчас, хватайся, ах поздно!
Правую ногу Якова сковали две крепкие ладони, уже хорошо ему знакомые. Еще буквально день назад они услужливо подавали ему обед и так же услужливо стерегли ужин. Яков посмотрел вниз и чуть не заплакал от горького разочарования.
Прямо под ним стоял Шафран и пытался стянуть его вниз. Нога его уже висела в черном промозглом воздухе, другой он обхватил поручень. Всегда испуганные и доброжелательные глаза Шафрана вдруг сузились до невероятно маленьких размеров и стали едва заметными щелками, через которые огненным кипятком сквозила наружу ярость, истошная и беспощадная.
– Отпусти, отпусти, я тебя вытащу сам, – умоляюще лепетал Яков, как маленький ребенок, провинившийся перед старшими.
Но недавний его товарищ был мертв к словам. Он вообще был мертв ко всему, что происходило вокруг него. Страх близкой кончины придал ему силы, и он смог оттащить назад тех, кто уже, видно, смирился с погибелью. И теперь тот же страх, похожий на предсмертную агонию, которая на какие-то доли секунды может вернуть к жизни тяжело больного человека, заставлял его вершить расправу над ни в чем не повинным Яковом. В его крепком теле билась, неистовствовала жизнь. Она не хотела оставаться в этом сером, унылом мраке, под тяжелыми чугунными колесами. Она хотела также, как и эти две тысячи наглых уродов, протолкнувшихся случайно на поезд, приехать в Менувал, выспаться и выпить чашку горячего портвейна. И почему именно ей, а не кому-то из них, достанется эта страшная кровавая участь!