Непонятный восточный человек вроде ухватил суть распоряжений. Он без спешки поднялся со своего коврика и, церемонно поклонившись, занялся делом. Был восточник не велик телом, так что справлялся с задачей с трудом. Но потихоньку отволок тройку покалеченных бандитов поближе к поганому ведру и уложил рядком.
Тем временем, Славка и Голубев уселись за стол, поставив посередке свечу.
— Что скажем городовому утром, товарищ?
— Да чего мудрить? Уголовники меж собой передрались. Всего делов.
— Могут не поверить. — Славка разглядывал сбитые кулаки. — А кстати, где заточка? — Спохватившись, он стал осматривать пол и нары, подсвечивая себе почти закончившимся огарком свечи.
Лезвия нигде не было. Хворостинина осенила догадка.
— Слушай, Илья, а ведь у кого найдут с утра нож, тот и будет виноват. — Вернувшись за стол, и многозначительно скосив глаза в сторону китайца, сказал он Голубеву.
— Да-да! Точно! Так оно и будет. — Кузнец налету понял намёк и подыграл. — Нам так и надо говорить, что всё началось с ножа. А мы тут совсем не причём. Сидели тихо в углу. Боялись.
Не прошло и минуты как азиат, бесшумно подойдя к столу, с низким восточным поклоном выложил орудие несостоявшегося убийства перед Славкой.
— Так-то оно лучше будет. — Подвел итог Вяче, довольный своей удавшейся хитростью. — А теперь выкинем её подальше.
С этими словами он, ловко попав между прутьями решётки, выбросил самодельное перо в окно камеры. Благо, оно не было забрано стёклами.
Задрав головы и глядя через оконце на поднимающееся по небу солнышко, они принялись негромко и без спешки говорить. Точнее, больше рассказывал Илья. Славка предпочитал отмалчиваться и поддакивать, набирая сведений и понимая, что сейчас не время и не место для начала дискуссий.
— Я кузнец потомственный. С малолетства к железу приучен. Оно для меня как глина, что хочешь, могу выделать. Нынче на заводе Рандрупа[1] в кузнечном цеху работаю. Одна беда. Мастер у нас — лютый зверь, штрафует почем зря. Лоранж его фамилия. Говорят, родич самого хозяина по бывшей жене. Да и сам капиталист-датчанин еще та сволочь черносотенная. Профсоюз у себя на заводе запретил, никакой поблажки трудовому люду не дает. А уж его подручные — и вовсе погань буржуйская. Эксплататоры! Кровососы! Для них трудовой люд — мельче вши. Дайте время, отольются вам слезы народные… — и он погрозил мосластым кулаком.
— Это наверняка. И может быть, куда скорее, чем даже ты думаешь…
Раннее утро 8 сентября 1910, четверг
Околоточному надзирателю Фролу Канищеву не спалось. Этим утром он проснулся ни свет ни заря с первыми петухами. Еще и солнце не встало, а Фрол Фомич уже лежал на пуховой перине, бездумно глядя в потолок и желая еще подремать часок-другой. Но как назло сон не шёл. Напротив, какое-то невнятное беспокойство принялось одолевать околоточного надзирателя. Он завозился, комкая простынь, откинул одеяло и без дальнейших проволочек поднялся. Кухарка по раннему часу еще спала. Но Фрол Фомич и не желал завтракать. Настроения для еды совершенно не имелось. Потому, приведя себя в порядок и одев заблаговременно приготовленный заботливой Малашей мундир, он вышел на улицу и, насупившись, пошел в участок.