— Как же выучился? В школе, небось? — Артёму нравились рассудительность и смекалистость пацана. Он решил использовать его, разумеется, не бесплатно, в качестве дополнительных глаз и ушей.
— Неее, на школу денег нет. Да и времени. Самоуком освоил.
— Ишь ты, гляди, какой головастый. Надо бы тебе, братец, учиться дальше. Образование по нынешним временам — вещь наиполезнейшая. Глядишь, лет через десять-пятнадцать выйдет из тебя настоящий механик, а то бери выше — целый инженер. Будешь и делом интересным заниматься, и зарабатывать очень прилично.
— Оно, конечно, надо… — Со вздохом, как-то очень по-взрослому, отозвался мальчик.
Продолжать тему явно не имело смысла, и Артем сменил направление разговора.
— Сам где живешь? Чем родители занимаются?
— На углу Бутырской и Большой Ивановской. Батю в прошлом году холера сгубила, мы с мамкой одни остались.
— Ты один у нее?
— Нет, еще братик и сестренка. Я старший.
— Понимаю. Будешь исполнять мои поручения — заработаешь на школу. И не только для себя. Ты, думаю, понял, что человек я не жадный. Только люблю, когда работу делают хорошо. И в срок.
— Спасибо, дяденька, за доброту. Век Бога буду молить о вашем здравии!
— Ну, ступай.
Шло время. Торопов, удобно устроившийся на скамейке перед Драматическим театром, уже несколько раз полностью перечитал всю газету, и даже, как ему казалось, разобрался в правописании «ятей». За прошедшие полчаса он придирчиво осмотрел всех имеющихся на площади извозчиков. Некоторые из них уже успели сделать по нескольку рейсов, а Яшки всё не было. Беспокойство нарастало вместе с количеством выкуренных папирос. Егорка всё также носился по площади с уже изрядно похудевшей пачкой прессы. «Забыл, что ли?» — Раздражённо подумал Торопов. Он уже собрался было подойти к мальчишке, даже свернул в рулончик газету, но произошедшее в следующий момент всё изменило…
Двери театра с шумом распахнулись и на улицу, едва не споткнувшись, выпорхнул весьма любопытный персонаж, тут же привлёкший к себе внимание окружающих. Когда-то весьма неплохой костюм и ботинки выдавали не рабоче-крестьянское происхождение, но небритость и всклокоченная шевелюра…
— Да, я пьян! Слышите, пьян! — Картинно грозя пальцем вышедшему швейцару, с театральной интонацией громко произнёс он. — Но что вы можете знать об актёрской душе, коль сами вы бездушны? Пять лет… Какие роли! А теперь — в дворники?!
— Иди — иди ужо. Проспись. А то ить совсем выгонят. — Швейцар был непробиваем.
— О темпора, о морес… — Замутнённый взгляд пьянчуги разбился о беспристрастность закрываемых дверей театра.