– Ого! – воскликнула я. – Это которые очень редкие и очень дорогие?
– Да, они самые. У меня есть одна такая, я её десять лет выращивал.
Он закрепил получившуюся косу лентой, и я повернулась, чтобы взглянуть на мужчину: Ракх печально улыбался, держа в руке тот самый круглый амулет.
– Вот, смотри.
Он раскрыл половинки кругляша, и кухню озарило холодно-голубое сияние маленькой подрагивающей звезды. Она была совсем как небесная, но намного более яркая и близкая.
– А можно потрогать? – прошептала я, заворожено глядя на пульсирующее чудо.
– Да.
Невесомая нежность пуха, прохлада летнего ветерка, что несёт с собой частицу реки. А в серединке – уютная мягкость пастилы, но жаркая, как монетка на солнце.
– Удивительное создание.
– Перебродившая и переродившаяся магия, – улыбнулся Ракх, закрывая амулет. – Чем ещё я могу помочь?
Мы несколько мгновений смотрели друг на друга, и мне снова хотелось его поцеловать.
– Нарежь, пожалуйста, хлеб. И сыр тоже. А ещё принеси из погреба какой-нибудь компот.
– Хорошо, – кивнул мужчина и пошёл к маленькой дверце. – Раньше я именно там создавал тьмушек, пока не понял, что им нужно живое общение.
– А почему они такие бешеные?
– Они ведут себя непредсказуемо, потому что в них слишком много всего намешано. Могут кричать человеческими голосами, летать, ползать и кувыркаться, быть невидимыми и принимать самые разные облачные формы. Ого! – донёсся его голос снизу. – А откуда у нас в погребе столько еды?
– Бездельничать не умею, – улыбнулась я. – Жаль, теперь всё пропадёт.
– Мы постараемся съесть большую часть, – утешил меня Ракх, появляясь с двумя большими банками. – Не удивляйся. Когда мне становится легче, я всегда много ем.
– Замечательно! Тогда, может, позовём Аника сюда?
– Я бы попросил тебя самой это сделать. Он считает, что ты больше не захочешь с ним разговаривать, и признал, что вёл себя по-хамски. Сходи, если не трудно. Выслушай его. И прости, если сумеешь.
– Я уже не злюсь.
– Вот и скажи ему об этом, а я вас здесь подожду.
– Он дорог тебе? – уже на пороге обернулась я.
– Аник мне как младший брат, ну, или сын. Да, я дорожу им, и готов многое простить.
Я вздохнула и вышла из кухни. Если признаюсь ему в любви – простит ли он меня за упрямство и поспешность чувств?
Уже наверху я спохватилась, что не спросила, в какой комнате парень сидит. Но, пройдя по коридору, всё сразу поняла: из-за приоткрытой двери гостевой спальни доносилось едва слышное всхлипывание. Я настолько не ожидала увидеть Аника плачущим, что застыла у порога, лихорадочно соображая, как его утешить, что сказать. Но, поборов робость, вошла после стука.