Сорок процентов активов передать Русскому Государственному Благотворительному Фонду, тридцать процентов перевести на счёт Витариарха Степанчик (брата), пятнадцать процентов завещать Богату Громыка (мужу), тринадцать процентов зарезервировать на исполнение последней воли и два процента законсервировать в качестве уплаты нотариусу Михайло Попович за услуги по переводу имущества в финансовый эквивалент».
Шепоток прокатился по залу и так же скоро оборвался. Вини очень-очень медленно перевела взгляд на Богата. Едва не лёжа на трибуне, он улыбался. Нет, скалился. Не отрываясь от дощатой панели, посмотрел на свою дорогую супругу исподлобья. Теперь, узнав, что год спустя жёнушка-таки не поправила завещание в его пользу ни на рубль и в итоге плюнула в лицо отпиской в пятнадцать процентов, сейчас не скупился на мимику. Зарумянился, как наливное яблочко. Глаза переливались бликами, в губы прилила кровь и будто бы выступила.
Никогда, никогда Вини не видела его таким. И если бы увидела, сделку б не предложила. По-настоящему жутко. Зачем… зачем так? Специально пугает, позабыв, что они тут по-прежнему не одни. В голове сама собой всплыла фраза, накануне адресованная брату: «Так ты всё-таки обиделся?»
– Право последнего слова предоставляется провожающему – Богату Громыка, мужу.
Траурный зал, солнечный день, мир – стали чем-то эфемерным. Теоретически возможным. Понятиями, уместными только в бесполезных философских трудах. Реальность для них двоих уменьшилась, перетекла в форму песочных часов, где они, заключённые в стеклянной фигуре, максимально далеки друг от друга. Кто на дне, придавленный, а кто сыпет сверху. Сквозь золотые пески времени Вини разглядела того, кого знала достаточно хорошо, чтобы биться за него. Его взгляд светится невысказанной печалью, обидой. Сквозил беспомощностью. А он держался. Самодостаточный. Понятный. Рассерженный.
«Я взял тебе сока. Яблочный и апельсиновый».
«Я же делал добро. За что?»
«Лучше так, чем быть бесчувственной мразью с раздутым самомнением».
«Почему за этот год я не смог стать тебе хотя бы другом?»
«Я спал с сестрой».
«Вини, не умирай. Там ничего нет».
– Я не готовил речь.
Богат едва удержался от истеричного смешка. Похоже, без опоры не обойтись. Сжимая борта кафедры до белых костяшек, глядя жене глаза в глаза, ровным голосом произнёс:
– Вини, я не люблю тебя… И ты меня не любишь.
Прежде чем её лицо обрело выражение грустной растерянности, смущения не оттого, что сокрушил, а оттого, что проболтался при всех, затейник ткнул пальцем в зал.
– Не так, как они того ждут.