Для Петьки прокурор вытребовал отдельную камеру и разрешение на ежедневные посещения, что, учитывая совершенно нестандартную ситуацию, было дано. Поэтому к нему каждый день кто-нибудь приходил и приносил вкусную снедь, приготовленную когда матерью, а когда и Лизой.
Лиза тоже рвалась в тюрьму, но Александр Ипатьевич не пускал её: нечего девушке делать в тюрьме, не женское это дело. На претензии Лизы, что Лариса то и дело навещает Петра, он весьма справедливо заметил, что она – мать и имеет полное право видеть и поддерживать своего сына, оказавшегося в тюрьме.
Но один раз Лиза всё-таки прорвалась туда. Отец был на встрече с Колобушиным и проконтролировать её не смог, а она вместе с Ларисой направилась прямиком в кутузку, куда её спокойно пустили: пропуском послужило имя её отца. Лизу вежливо, оказывая знаки уважения провели в комнату свиданий, и она стала ждать человека, по отношению к которому никак не могла разобраться в своих чувства.
Пётр вошёл и стал около решётки, разделявшей помещение на две части. Лиза подошла ближе и сказала:
– Ну, здравствуй, Пётр Иванов!
– Здравствуйте и вы, Лизавета Александровна!
– Как ты здесь?
– Божьей милостью и стараниями вашего батюшки неплохо…
Но его слова противоречили внешнему виду: выглядел он не ахти как хорошо: даже за недолгое время сидения в тюрьме загар кожаной перчаткой сполз с него, синие глаза были грустными, следы допроса с пристрастием ещё не до конца исчезли с лица, и главное – тоска сквозила в каждом его движении.
– А если по правде, Пётр Иванов?
– А по правде, Лизавета Александровна, тошнёхонько мне здесь без солнышка да вольного воздуха… Иногда сны вижу, что я, маленький, в Яузе купаюсь да рыбу ловлю, и так на душе светло и покойно! А потом просыпаюсь и вижу стены эти да решётки, и свет не мил становится…
– Папа все силы приложит, чтобы тебя освободили! – горячо сказала Лиза. – Ведь ты спас и меня, и папеньку!
– Так-то оно так, но повиниться я должен перед вами, Лизавета Александровна! – в голосе Петра послышалось страдание. – Когда я вам платочек-то принёс, помните?
– Как не помнить! – память Лизы настойчиво хранила и тот день, и ясный облик Петра, и глаза его синего, как летнее небо, цвета, не выходили у неё из головы.
– Я ведь не просто так приходил, а с целью… – он замолчал.
– С какой?
– Грешен я перед вами, Лизавета Александровна! Посмотреть я приходил, можно в вашем доме что взять или нет… Я ведь домушник! – он посмотрел прямо ей в глаза. – Вы вот пожалели, когда меня у столба-то мордовали, милостью вашей спасли, а я, вор, уже тогда подумал, что у вас есть что взять, что вы из богатеев! И платочек-то мне ваш ой как пригодился! И даже когда вы меня приняли, обогрели и чаем из ваших ручек напоили, и тогда я думал только о том, как бы ловчее дом ваш ограбить. И до самой последней минуточки эту мысль не оставлял! Вот такой я человек! Так что в вашей воле сейчас казнить меня или миловать, а я очень рад, что всё вам как на духу сказал!