– Ты… как тут? – прохрипел Пётр.
– Когда мужики сказали, что Овсянников дал тебе пятьсот розог и может запороть до смерти, я испугался! – блестя глазами, сказал Саня. – Тогда я сам пошёл к нему и повинился, сказал, что ты здесь ни при чём, взял мою вину на себя!
– Дурак!– прошептал Пётр.
– Я бы себя не простил, если бы ты умер! – возразил юноша.
– А он?
– Он посмеялся и велел меня выпороть… тоже. Двести розог велел дать и сказал, что это мне впредь наука будет.
– Дурак! – повторил Пётр. – Зачем сказал? Всё равно уж…
– Не всё равно! Когда я пришёл, тебе уж пятьсот пятьдесят насчитали, и он не приказывал остановиться. Он бы тебя до смерти… По моей вине…
Голос Сани задрожал.
– Нюни… не распускай… – из последних сил промолвил Петька и закрыл глаза.
Выздоравливал он медленно, исковерканная спина горела огнём, не давая ни секунды покоя; ко всему прочему начался жар… Саня преданно ухаживал за ним всё время, пока был в лазарете, хотя первое время и сам двигался с трудом. Но понемногу жар сошёл на нет, спина медленно, но подживала, и Петька начал вставать и передвигаться по комнате. Пока он был в бреду, майор Овсянников пару раз лично заходил взглянуть на его неподвижное тело и каждый раз слышал извинения Сани, что товарищ его не в разуме и что он за него просит прощения…
– Ну-ну, – ответствовал майор. – Вот очнётся, тогда и поговорим…
К тому моменту, как Пётр почувствовал себя значительно лучше, Саньку выписали, и при прощании он, робко улыбаясь, спросил:
– Петруш, а кто такая Лиза?
На немой вопрос в глазах товарища он ответил:
– Пока ты в горячке лежал, поминал её имя…
– Это длинная история, Санька, – вздохнул Пётр. – Вернусь в острог – расскажу.
– И ещё, Петя, – замялся юноша.
– Ну что?
– Если тебя опять поведут к майору…
– Ну?
– Ты повинись перед ним, а? Он ведь, лиходей, не отступится, опять тебя мучить начнёт…
– А я, значит, должен отступиться? – скривил губы Петька. – Не так учён…
– Петь, ради меня… – прошептал Саня. – Я ведь ни одной родной души не помню, не знаю, кто я, кто мои родители… Меня совсем малым под забором нашли, в деревню отвезли, воспитали, потом барыня к себе затребовала… Ни роду, ни племени… Меня и не любил никто: слишком я слабый был, болел часто… А ты… за меня вступился… пожалел… – Санька тяжело сглотнул. – Спас… Да я за тебя хоть в огонь, хоть в воду готов!
Его светлые глаза смотрели прямо в душу Петра. Он почувствовал жалость к парнишке и кивнул:
– Хорошо, Санька, иди, не боись за меня!
Через неделю сочли здоровым и его, и он отправился в острог. После болезни терзал Петьку сильнейший голод, как будто зверь какой сидел в его животе и кишки грыз, от слабости ноги слегка подгибались, голова кружилась.