«Ну, да ничего, – думал он, бредя потихоньку. – Пару деньков воздухом подышу – и поздоровею».
Вдруг конвойный, который вёл его в казарму, остановился и вытянулся во фрунт:
– Здравия желаю, ваше благородие!
– А, Васильченко! Кого ведёшь?
– Сопровождаю каторжника из госпиталя в казарму после излечения!
– Вижу, что каторжник. Как звать тебя?
Петька поднял голову и наткнулся на холодный взгляд:
– Пётр Иванов, ваше благородь…
– А!
Овсянников в упор разглядывал каторжника, его стального цвета глаза, казалось, могли проникнуть в самые потаённые закоулки души. Но Петька не отводил взгляд. Почти минуту длилось противостояние, потом майор спросил:
– Как чувствуешь себя, Пётр Иванов?
– Благодарствую, ваше благородь, здоров.
– Ничего не хочешь сказать мне? – сталь в глазах майора стала почти осязаемой.
– Не…
«Нет, ваше благородь», – хотел было ответить Петька, но вспомнил умоляющий Санин взгляд – и внутренний стержень его внезапно обмяк.
– Благодарствую за науку, ваше благородь… Буду молиться за ваше здоровье, – выдавил из себя Петька, преодолевая горловой спазм и опустив глаза.
Овсянников помолчал.
– На меня смотреть! – приказал спустя мгновение.
«Вот привязался, мать его!» – сплюнул мысленно Пётр и, погасив, насколько это было возможно, вызов в своих синих глазах, смиренно поднял голову.
Стальные ножи майора вонзились в Петькины глаза, и, видимо, удовлетворённый увиденным, Овсянников довольно хмыкнул:
– Иди, Васильченко, а ты, каторжанин, помни: я слежу за тобой!
– Есть, ваше благородие! – отозвался конвойный.
Когда они отошли от майора подальше, он спросил у Петьки:
– С чего это майор так взъелся на тебя, а, парень?
– Не могу знать.
– Страшный это человек, ты уж не зли его понапрасну – со свету сживёт.
В казарме Петька нашёл всё своё имущество нетронутым, обитатели же после происшедшего стали относиться к нему с уважением: Саня постарался рассказать всем истинную подоплёку происшедшего, а русский человек всегда высоко ценит желание пострадать за другого, особенно во имя какой-нибудь идеи. А так как к Петру и без того отношение было неплохое, зла он ни на кого не держал, ни с кем не ссорился, то к его мнению с тех пор стали даже прислушиваться и иногда обращались за советом.
Санька же так обрадовался его возвращению, что не знал, как выказать свою благодарность: постоянно спрашивал, не надо ли чего, бегом кидался выполнять любую, даже самую маленькую Петькину просьбу, но прежде всего заварил чай и накормил его немудрёными припасами, которые исхитрился раздобыть за эту неделю. Вот от этого Пётр отказаться не мог и с волчьим аппетитом уплёл всё, что приготовил ему товарищ. Потом его неудержимо потянуло в сон, он завалился на нары и проспал до самой вечерней поверки, причём Санька сидел рядом и оберегал его сон. Проснувшись, Пётр сразу почувствовал себя лучше, голова посвежела, ноги окрепли. После поверки Санька ещё раз вскипятил чай и накормил его калачом, купленным у Матрёны-калашницы, которая каждый день приходила сюда продавать калачи.