— Верно, Эфсун Кынаджи, — она слегка качнула головой.
— Старший инспектор Невзат Акман. — Она не раздумывая пожала протянутую руку. Я поспешил представить своего напарника, который в напряжении замер рядом со мной: — А это инспектор Али Гюрмен.
— Пройдемте, там нам будет удобнее говорить, — пригласила она.
Али, как и меня, ошеломил ее уверенный тон. Пытаясь разобраться что к чему, мы оба, не говоря ни слова, проследовали за хозяевами.
Оказавшись в узком коридоре, мы, казалось, шли на гул, который стал намного громче. Теперь различались отдельные слова из Корана. Были слышны только молитвы: ни плача, ни причитаний заходящихся от рыданий людей не было. Видимо, семья Мукаддера Кынаджи стойко приняла новость о его неожиданной кончине.
Эфсун и Омер привели нас в просторную комнату. У стен — деревянные полки, под завязку забитые книгами. В свободном пространстве между ними — оформленные рамками и позолотой надписи арабской вязью. Наверное, аяты[16] из Корана или хадисы[17]. В комнате витал особый аромат, от чего воздух казался тяжелым. Возможно, запах бумаги, переплетов и чернил… или особый запах этого дома, а может, шлейф от духов стоявшей рядом со мной девушки.
Я пробежал взглядом по книгам. Мое внимание привлекли комментарии к Корану в кожаных переплетах и произведения известных исламских богословов Ибн Араби[18] и аль-Газали[19]. Еще на полках я заметил романы Достоевского, Гюго и Диккенса. Но больше всего меня поразили полки на левой стене: это были книги о Стамбуле. Незаконченная «Энциклопедия Стамбула» Решата Экрема Кочу, «Стамбул: история одного города» Догана Кубана, «Старинные монеты и Анатолия» Огуза Текина, сборник стихов «Мой милый Стамбул» Яхьи Кемаля, роман «Три Стамбула» Митхата Джемаля Кунтая, книга Халдуна Хюреля под названием «Открыв глаза, гуляю по Стамбулу…»[20]. Эти полки хранили бесчисленные сокровища: от исследований и путевых заметок до шедевров художественной литературы.
— Это все ваше?
— Да, большая часть книг моя. Собирать библиотеку начал отец, но потом он потерял к ней интерес. Последние три года он жил наверху.
На слове «отец» голос у нее дрогнул, а глаза подернулись пеленой. Но уже секунду спустя к ней вернулись прежние уверенность и самообладание.
— В этой части дома теперь живу я. Библиотека тоже досталась мне.
Эфсун указала на темно-зеленый диван у окна, и я машинально обратил внимание на ее длинные тонкие пальцы.
— Что же вы стоите? Садитесь, — предложила она.
Устроившись на диване, я спросил:
— Вы сказали, что отец жил наверху. То есть он жил отдельно от вас?