Ольга подошла неслышно и присела рядом на бревно. Я услышал ее дыхание. Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Но человек не может прогнать другого человека, когда их связывает общая беда.
Со стороны кухни доносились голоса, сквозь ветки деревьев и кусты мигал электрический свет. Студенческий лагерь ужинал. Кто придумал, что в мире должно что-то измениться? Я сам, безо всякого на то основания.
– Не мучай себя, – тихо сказала Ольга. О чем это она? – Ты ни в чем не виноват.
Конечно, нет. Ведь я пытался спасти его. И даже если бы я настиг его, то нас могло затянуть под корягу вместе. Не эта ли мысль, тогда еще неясная и неосознанная, велела мне держаться ближе к берегу? Я потерял время и уже не мог догнать его, уносимого слишком быстрым течением. Не мог…
Но сначала – не захотел? Испугался за свою собственную жизнь?
Но ведь и за это нельзя себя винить, не так ли?
– Это я виновата, – Ольга уткнулась худым заплаканным лицом в свои острые колени. – Если бы я не накричала на вас тогда около кухни, вы не ушли бы на реку.
Я подумал, что это – ее мучает совесть или она пытается облегчить мои, как она думает, муки?
Мне было ровным счетом все равно. Слезы я уже все выплакал. Тогда же, утром, возле реки. А затем солнце высушило мне глаза и душу. И мне стало все безразлично.
– У него были родные? – спросила Ольга.
– Только тетка. За тысячи километров отсюда. А в его сердце еще дальше.
– Он сирота?
– Знаешь, его не целовала еще ни одна девчонка.
– Да?
– И у него была мечта – повидать далекие страны, где ранней весной расцветает сакура.
– Он был поэт?
– Он был человек.
Она попыталась взглянуть в мои глаза. Но не увидела их – уже наступили ранние осенние сумерки. Я и сам не видел себя, и даже не чувствовал. Сейчас я был не я, а часть окружающего нас мира: этой речки, этой прохлады, этих облаков. И тьмы. Я уже не знал, где мои руки и тело. Да и есть ли я? Может быть, тоже – был. Или буду. Или никогда.
Подошли еще двое. Андрей и Нинка. И я снова почувствовал тяжесть своей руки.
– Он там, под корягой, – сказал Андрей.
Я невольно вздрогнул – столько убежденности было в его голосе. Коренастый, твердолобый и упрямый, он никогда ни в чем не сомневался.
– Не надо, – сказал я, понимая, что не должен был этого говорить. Они все равно не поняли бы меня. Но я еще надеялся их остановить. – Пусть он останется в реке. Он уже никому не нужен здесь.
– Знаешь, если его достанут из воды позже – а его будут искать, и все равно найдут, – это будет ужасно, – сказала Нинка. – Он… разбухнет. Его могут объесть рыбы. Ты этого хочешь?