– На столе.
– Когда Билл зашел в комнату, где лежал солдат?
– На столе.
– И-и-и?
– Что и-и-и?
– Ну как что?! Теоретически Джон ничего не нарушил. Просто на него сверху по какой-то неведомой причине упала фоторамка, разбившись, и разбив его. Все! Никакого криминала нет. Джон был на своем месте! Он же не побежал в спальню к родителям, дабы разбудить их там пинками. Ну, подумай сам, Том!
– Ладно, пожалуй, ты права. Будем надеяться, что у Джона скоро начнется новая, человеческая жизнь. Жаль, конечно. С ним было интересно.
– И весело, – грустно добавила зайка.
– Ты же говорила, что он зануда?
– Говорила. А что, я должна была рассказать ему, какой он классный? Иногда он был действительно невыносим. Но порой он мне даже нравился. Как человек.
– Не как мужчина?
– Нет, как человек. Ты что, ревнуешь?
– К Джону? Пффф!
– А зря, – поддразнила меня девочка.
– Ох, и любишь ты искать приключения на… свой хвостик! – я приобнял ее, притянув к себе поближе, оставляя при этом пространство для маневра, если ей вдруг захочется отстраниться.
Она не отодвинулась. Даже, как мне показалось, сильнее прижалась ко мне и замолчала. Лунный свет заливал комнату, но гулять как-то не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Лие удалось меня немного отвлечь от процесса самопоедания, но теперь я вновь погрузился в него. Так и не сумев рассказать зайке, что являюсь убийцей Джона, я считал себя слабаком, которому не хватило духа признать свою ошибку. Но было так страшно, что открой я ей правду, она меня возненавидит или, того хуже, станет презирать. Мой эгоизм брал надо мной верх каждый раз, когда я открывал рот, чтобы признаться. Возможно, если бы мне удалось открыться Лиетте, совесть мучила бы меня малость меньше, а груз вины стал бы чуть легче, но страх лишиться всего того светлого и доброго, что было у меня в этой игрушечной жизни, уверенно перевешивал на весах.
Она сидела рядом. Такая теплая и… «моя». В голове всплыл образ Лии, когда она только попала сюда. Истеричная стервочка, огнедышащая зайка, плюшевая заноза. Да, время, проведенное в заячьей шкуре, пошло ей на пользу.
Мне – тоже. Возможно, моя переоценка ценностей была столь стремительной еще и потому, что всю свою сознательную жизнь где-то там, в глубине души, я понимал, что живу неправильно. Я даже несколько раз пытался изменить себя к лучшему, но срывался, возвращаясь в свою среду и в свое окружение, потому что не представлял, как жить иначе. У меня не было ни образования, ни работы, ни машины, ни дома. Фактически, я был бомжом. Теоретически я был прописан у тетки, но ее вечно недовольное, противное лицо отпугивало меня от ее дома получше любой сигнализации.