Он посмотрел на дом Гвоздя. Одноэтажная развалина с косой залатанной крышей и, заколоченными фанерой, окнами. Входная дверь была выкрашена в красный – еле держалась на заржавелых петлях. Маккензи подошел к двери и прислушался – внутри было тихо. Он поправил пистолет за поясом и постучал.
–Гвоздь, ты там? – крикнул он, и снова постучался в дверь кулаком.
–Какого хрена долбишь? – послышался сзади голос и Маккензи развернулся, схватившись за рукоять глока. Перед ним стоял худой человек – заросший клочковатой бородой и с волосами, заплетёнными в некое подобие дредов. Человек был одет в шорты и майку, и Маккензи заметил, что руки и ноги его сплошь покрыты татуировками.
–Ты Гвоздь? – спросил Маккензи, все еще держась за ручку пистолета.
–Возможно, а ты кто такой, и какого хера светишь тут стволом? Отойди, – человек прошел к двери и достал из кармана связку ключей. Отпер дверь и поглядел на Маккензи. – Говорить пришел? Заходи.
Внутри было накурено и душно. Гвоздь прошаркал к столу, зажег керосинку и подвесил ее на крюк под потолком. В доме творился кавардак – у стены стояла погнутая раскладушка, заваленная какими-то вещами, рядом с ней ютился небольшой столик, захламленный грязной посудой, а в углу копились пустые бутылки из-под пива. В этой лачуге была еще одна комната, дверь в которую оказалась заперта. Около запертой двери стоял небольшой холодильник, к дверце которого на серую клейкую ленту были приклеены стрелочные часы. В болтающемся пятне света от керосинки, весь этот дом выглядел какой-то странной декорацией из старого кинофильма, какие крутили в полночь по кабельному ТВ. Так, по мнению европейских режиссёров, жили убогие социалисты, променявшие политику потребления на убеждения старых бородатых маразматиков. И, судя по всему, эти чертовы режиссёры оказались правы.
Гвоздь открыл дверцу холодильника и Маккензи заметил, что все полки забиты бутылочным пивом.
–Теплое, к лицу не приложишь, – сказал Гвоздь, намекая на опухшую, побагровевшую от кровоподтека, щеку Маккензи. Он бросил ему бутылку. – Электричество тут дают по часам. Дальше, – он махнул в сторону, откуда приперся Маккензи, – электричества нет вообще. Зуб даю, там ты и отхватил по ебалу.
Он отвернул крышку и сделал несколько больших глотков. Поставил бутылку на стол и пена полилась из ее горла, заливая столешницу.
Маккензи осторожно открутил крышку и посмотрел внутрь бутылки. Сколько он не пил? Господи. Он и не помнил. А запах хмеля и солода уже въедался ему в кожу, заползая через ноздри в самый мозг и возбуждая там давно забытое чувство эйфории. Он отставил бутылку и поглядел на Гвоздя.