Однако услышал я что-то совсем другое, хоть этого, вероятно, и стоило ожидать: непрерывную демонстрацию безудержной вокальной виртуозности, и ничего кроме. Это было ужасно впечатляюще, но в то же время для меня – ужасно пресно. Самым провальным моментом выступления для меня стал тот, когда певцы взялись за одну из самых глубоких органных фуг Баха – фугу соль-минор, которую еще часто называют «Великой» (BWV 542), произведение, которое я обожал в исполнении Альберта Швейцера за его скромность и непревзойденную глубину чувства. К сожалению, я никогда не забуду, как они принялись за эту медитативную фугу на скорости примерно в два раза больше необходимой и помчались по ней, будто пытались успеть на поезд, щеголяя своими навыками напропалую. Они покачивались на носочках, будто пытались втянуть аудиторию в свой стремительный ритм, и даже щелкали пальцами в такт (сами слова «в такт» звучат смешно в контексте священного повода). Некоторые певцы то и дело сверкали улыбками, обращаясь к слушателям, словно говоря: «Разве мы не классные? Вы вообще слышали, чтобы кто-то пел столько нот в секунду? А эти трели! Разве эта музыка не сексуальна? Надеемся, что вам зашло! И не забывайте, после выступления вы можете купить наши диски!»
Я был ошарашен. Конечно, в мире достаточно места для разных версий исполнения любого произведения, и, конечно, было что-то интересное в скорости и гладкости этого пения, в том, как безупречно они выполняли быстрейшие трели, – это впечатляет в том же смысле, в каком впечатляют инженерные нюансы прекрасных гоночных автомобилей. Но для меня в этом не было ничего о смысле музыки. Ее смысл был вдумчивым и всеобъемлющим, а не вычурным, не показным. Я терпимо отношусь ко множеству разных способов исполнять музыку, но у моего терпения есть пределы, и это значительно выходило за них. Мне мучительно захотелось услышать небезупречную, такую смертную и вдумчивую глубину Альберта Швейцера и его маленького деревенского органа в Грюнсбахе, но тем вечером мне было не суждено. Это был классический случай столкновения святости и богохульства, и он живо отпечатался в моей памяти.
Уже подготавливая эту главу, я обнаружил некоторые очерки самого Швейцера, которые были удивительным эхом (если эхо может предшествовать своей причине!) того трудного вечера в Роверето. Вот что он написал почти сто лет назад об исполнении Баха в его время:
Многие музыканты годами исполняют Баха, но сами не погружаются в те глубины, которые Бах умеет выявлять в любом настоящем художнике. Большинство наших певцов слишком увлечены техникой, чтобы верно петь Баха. Только очень небольшое их число способно воспроизвести дух его музыки; остальные же неспособны войти в духовный мир Мастера. Они не чувствуют того, что Бах пытается сказать, и потому не могут передать это дальше. Хуже всего, что они считают себя выдающимися толкователями Баха и не имеют представления о том, чего им недостает. Порой задаешься вопросом, как слушатели таких поверхностных выступлений могут обнаружить хотя бы намек на глубину музыки Баха.