И учили они уму-разуму. Как сами жизнь жили: не обижать малых, помогать старым, слушаться тятеньку с матушкой, почитать деда с бабкою.
И росла она, словно сыр в масле каталась. И тятечка самые лучшие подарки из города привозил, и матушка самые лучшие сарафаны ей пошивала.
Много ли времени утекло с тех пор, а уже и девица выросла стройная, ладная. Парни деревенские уже и поглядывать стали, да оказывать знаки внимания.
В ту страшную ночь зарево разлилось по их деревне. Только и успела мать вытолкнуть дочь свою из кровати. Упала та на пол дощатый, да и накрыло ее одеялом, да водой окатило. Та от страха тут же сознанье и потеряла.
Очнулась в звенящей тишине. Тело все девичье болело, да ломило, да как скрутит, словно не кости в ней человечьи, а веревка одна пеньковая. Да как вырвется кашель изнутри, будто угли горячие сплевывает. Когда все закончилось, обнаружила она себя посреди черноты. Опасливо гляделась и поняла, что эта чернь все, что осталось от дома их родного. Ужаснулась от увиденного, поднялась она на ногах негнущихся, да тихонечко позвала, холодея внутри от сознания, что ни кто ей уже не ответит:
– Матушка! Тятюшка! Баба! Дед!
И только тишина ей в ответ. Прошлась по черным остаткам половиц, в углу тлел большой кованый сундук. Она непроизвольно пнула его, а он тут же и рассыпался. В ворохе тлеющих, когда-то бережно складываемых сокровищ, и матушкой приговаривающей: «Это тебе приданое», она увидала праздничное платье, да тятенькой привезенные заморские туфельки. «Тебе на свадьбу»,– тут же в ушах у нее прозвучал грозный голос тятеньки. Он для вида только суровым голосом говорил, а сам улыбался в бороду, когда примеряя, она лихо отплясывала в обновках. Скинула грязную ночную сорочку, да надела и платье и туфли. Подошла к закопченному зеркальцу, глянула на себя. Горько расплакалась и бегом выбежала из бывшего дома. Боясь оглянуться и упасть в обморок от увиденного, бежала она не разбирая дороги.
Подойдя к болоту, узрела легкую рябь. Потрогала мыском туфли влажную, от нажима проваливающуюся, поросшую яркой зеленью кочку.
«Да! Здесь!» – и кивнула, сама с собой соглашаясь.
Теперь главное дождаться. Огляделась, заприметила неподалеку возвышающийся стан древа-великана. Возносила высоченная сосна свою крону почти в самое небо. Ствол его уходил тугими, узловатыми корнями держась за сыру землю. Подошла ближе, да прижавшись спиной к могучему стволу села выбрав выступающий из земли корень посуше. Да и прикрыла глаза.
Сквозь ткань легкого летнего платьица она чувствовала грубую, корявую кожу поскрипывающей сосны. Уже легкий сон стал одолевать, да всякие необычные картинки видеться, как заново скрутило тонкое девичье тело. Сначала из горла выбивались лишь хрипы, затем толчками, разрывая все внутренности, стал вырываться кашель. Как только все закончилось, забылась тяжелым сном.