Как солнце покатилось за лес, так Настька не могла найти себе места. Все переделала, нарядилась и слонялась из угла в угол. Во время вечери ерзала на лавке, прислушивалась – вышла молодежь аль еще нет. Отец весь день ходил чернее тучи, а теперича повеселел: хитро поглядывал на дочку и усмехался себе в усы.
Едва камешек, пущенный ловкой рукой, стукнулся о ставню, Настю из дома как ветром сдуло. Она выбежала со двора и влилась в шумную гурьбу парней и девушек. На улице пели, плясали, сплетничали и пересказывали друг другу небылицы да страшилки про колдуна с выселка до самой темноты. А после Коля провел ее домой. Они еще немного посидели на лавочке, разговаривая о сущей ерунде, да разошлись.
Настька все не спала, ворочалась с боку на бок. Сердце радостно трепыхалось и не давало уснуть. Вспоминала, как столкнулись коленями и она густо покраснела, а парень только ухмыльнулся и подвинулся еще ближе, прижался теплым бедром. И кругом плыл сладкий аромат вечерницы.
Батька тоже не спал, починял рыболовные снасти при свете лучины. Нежданно в дверь гулко постучали, он тихо ругнулся и пошел открывать.
– Кого там принесло ?
– Выйди, Коваль, дело есть, – Настя узнала голос. То был Никифор Пахомов, человек неприятный и недобрый, чуть ли не все село держал в кабале. Поговаривали даже, что Никиту-погорельца он и сжег за долги, да только поди докажи. Однако людской молве суд не потребен, потому сторонились, но коль нужда припекала шли на поклон к Никифору, ибо некуда деваться.
– Какое дело? – спокойно спросил отец.
– Такое! Долг когда отдашь? – потребовал кулак.
– Отдам, опосля жатвы и отдам.
– В два раза больше отдашь!
– Побойся, Бога! А то может сторгуемся?
– Попробуй! – в голосе Никифора прозвучала гадкая усмешка.
– Видал я давеча, что гости на вашем дворе были. А не те ли это господа, которых по округе ищут за разбой? По всем ярмаркам особые приметы пересказывают. А то может я б смолчал за лишний мешок зерна. Ну как, Никифор? По рукам?
– Брешешь ты поди! – огрызнулся кулак и сплюнул.
– От те крест!
– Я тебе не иконостас, чтоб креститься.
Снаружи раздался зычный гогот на несколько голосов: Пахомов был не один.
– Не сторгуемся, больно глазастый ты, Коваль. Наподдайте ему, хлопцы, чтоб не трепался.
Из-за стены раздался глухой удар, затем еще. Батька вскрикнул и застонал.
Настасью прошиб озноб, липкий страх взял за горло. Она вцепилась в покрывало и зачем-то зажмурилась. Пахомов снова что-то сказал, а отец ему ответил, только она не разобрала – сердце бешено колотилось, отдаваясь оглушительным боем в ушах. Девчонка ничего не могла поделать вперерез здоровых мужиков, у которых ни стыда, ни совести, ни чести. Однако ждать пока покалечат родного отца тоже невозможно, не настолько у нее заячья душонка. Она вскочила с постели, дрожащими руками натянула рубашку. Решила поднять людей. Не смеют эти нелюди выступить супротив соседской ватаги.