– Борис Иванович! У нас по делу, некоторым образом, проходит один ученый физик. У него в доме были найдены статьи о психиатрии и биофизике, а у Шаргина , вы сказали, появилась какая-то новая литература. Что именно, вы помните?
– Эти книги и журналы сохранились у него в шкафу, там вы сможете все посмотреть. Но журналы по биофизике и нейрохирургии как раз отвечают направлению исследований доктора.
Калошин и Доронин очень внимательно слушали Хижина, их все больше заинтересовывало все, о чем он им рассказывал.
– Но причем здесь физика? – вопросительно приподнял плечи Доронин.
– О. молодой человек! Самое что ни на есть прямое. Видите ли, живая природа, как вам, наверное, известно, вся, включая нас с вами, состоит из молекул, протонов, нейронов, одним словом, частиц, изучаемых физикой. И вот как раз биофизика изучает физические процессы, протекающие в различных биологических системах, в том числе, и в головном мозге. И она может ответить на вопросы влияния физических факторов на человеческую память, которая является сложной нервной цепью, состоящей из тех самых нейронов. Так что, если был задуман именно такой эксперимент, о котором я вам сказал, то участие физика вполне логично, тем более, что лично мне непонятно, каким образом оказывалось влияние на мозг испытуемых, может быть, физический аспект был направляющим.
– Почему же были запрещены операции на мозге? – решил уточнить Калошин.
– Ну, после лоботомии часто возникали осложнения, приводящие к слабоумию, некоторые операции дали неудовлетворительные результаты, и, потом, согласитесь, само вмешательство в мозг человека являлся неэтичным. – При этих словах Доронин взглянул на Калошина, тот прочитал в его глазах: «Это то, о чем говорил Каретников?» – в ответ на этот немой вопрос майор незаметно кивнул. Хижин сел рядом с оперативниками на диван, вздохнув, предложил:
– Давайте сделаем маленький перерыв – я отчего-то вдруг устал.
Решили прогуляться по парку.
Время было предобеденное, и некоторые больные в серых тяжелых халатах медленно бродили между скамейками или тихонько сидели в тени высоких сосен.
Доронин и Калошин молча курили, Хижин чертил прутиком что-то на песке. Каждому из них было о чем подумать.
Глава 16.
В то же время в Энске.
Майор Дубовик задумчиво курил, сидя у стола Калошина, заваленного снимками и бумагами. Пересмотрев все еще раз, он пытался построить логическую цепочку произошедших событий. Многое в этом преступлении не вязалось с общей картиной. Если гибель молодых людей была хоть как-то объяснима, то в смерти профессора было столько загадок, что, решив одну, наталкиваешься на две неразрешенные. Когда эксперт Карнаухов принес заключение о смерти Полежаева, наконец-то стало понятно, каким образом убийце удалось увести его на озеро. Тут следует, сказать, что абсолютно прав был Доронин, когда о перемещении профессора из кабинета на берег употребил слово «унесли», потому что идти сам он в тот момент уже не мог – у него случился обширный инфаркт. «Значит, – размышлял майор, – профессор видел убийцу, и это напугало его, в самом прямом смысле, до смерти, но тогда непонятно, зачем вообще надо было его куда-то уносить? Если целью преступника была смерть Полежаева, то, в «умыкании», собственно, даже не самого профессора, а его почти бездыханного тела, смысла не было никакого. Или все-таки что-то толкнуло ЕГО на это?» – Дубовик пошуршал бумагами, вынул из кипы фотографий снимок убитой собаки: «Здесь как будто все понятно, кость была, по заключению эксперта, напичкана снотворным из группы барбитуратов. Преступник бросил ее собаке; примерно через 20-30 минут, как пишет эксперт, такие препараты начинают действовать – пес уснул, и его зарезали. Но тут возникает еще один вопрос: если, как сказал Карнаухов, снотворного было достаточно, чтобы это количество убило животное, тогда к чему такой садизм? Или целью было не только простое устранение пса, как охранника, но и явилось средством устрашения? Тогда не следовало бы спешить с убийством профессора, как, скорее всего, и случилось бы, если бы Полежаев не пошел в милицию. Кто мог об этом знать? Сосед Каретников? Но его в тот день не было дома. Хотя алиби, как сказал Моршанский, у него не безупречное. Дождемся следователя и узнаем точно. Кто еще?» – Майор встал, походил по кабинету, закурил. – «Да кто угодно, – ответил сам себе. – Круг фигурантов у нас, практически, не очерчен. И все, и никто».