В то время я много ломал голову над их ответами. Когда с первой попытки понять логику пустоголова не получалось, то я принимался ворочать его слова и так, и сяк, и после очередной бессонной ночи вдруг ощущал еле уловимый проблеск смысла. И вот пребывая в предутреннем бреду, мне вдруг начинало казаться, что я близок к разгадке. В этот момент прежнее нагромождение нелепиц вставало на свои места, туманное пророчество обретало форму великой мудрости, а в самой фигуре пустоголова отчетливо проступал образ духовного лидера, видящего меня насквозь.
Впрочем, Клэб быстро опроверг это мое заблуждение. «Ты, мой друг, как и я поначалу, тоже купился на эту уловку! Если долго вслушиваться в тишину, – многозначительно заявлял он, – то рано или поздно начнешь слышать голоса. а, если долго слушать бессмыслицу – она определенно обретет смысл!»
Прежде всего Клэб развенчал мои представления именно о духовном лидере, заявив, что речи пустоголовов – всего лишь пустая бессвязная болтовня. Он был искренне убежден, что пророчество оракула известно пустоголовам ещё до начала разговора, а все прочее, что они несут до или после, лишь жалкая имитация разумной деятельности.
Разоблачив мои представления, взамен Клэб предложил иную аналогию, и она со временем так плотно засела у меня в голове, что я позабыл, и про шаманов-интуистов, и про прочую эзотерическую чушь, которую надумал себе поначалу. Не знаю в шутку или в серьез, Клэб называл пустоголовов просто – «жена Клэба»!
Из его скупых упоминаний о прошлой жизни, я понял, что женщина, о которой шла речь, ранее бесконечно им обожаемая и любимая, не отличалась особым умом, но наперекор адекватной оценке собственных потенций, была особой чересчур самоуверенной и взбалмошной, и кроме всего прочего нещадно подавляла мужа. Клэб уверял: «Убеждать ее в чем-либо была бесполезная трата времени! Я мог быть чертовски логичным и остроумным, словно моими устами на пару вещали Эйнштейн с Цицероном, она же с ответом не утруждалась и как обычно несла беспросветную чушь, но даже в подобном случае, каким-то загадочным способом, Эмилия оказывалась правой!» Обычно после подобных слов растрогавшийся Клэб хватал меня за плечи и с глазами полными притворного отчаяния восклицал: «Что бы я не делал, какие бы доводы не приводил, за ней всегда оставалось последнее слово!»
«Ах, любовь – пристанище наивных слепцов!» Я никогда не был женат, считая жертву личной свободы, принесенную во имя сомнительных выгод бытового и эмоционального плена непозволительной глупостью, поэтому не мог проникнуться всей глубиной его сравнения, но сам образ взбалмошного кичливого создания не обладающего какими-либо предпосылками к столь высокому самомнению, но бесспорно его имевшему, был мне знаком не понаслышке и даже награжден особой неприязнью. При случае я никогда не давал спуску подобной самоуверенной наглости, пытаясь вывести на чистоту каждого, кто выпячивал свои недостатки, не обладая при этом ни умом, ни ярким образом мысли, и, к сожалению, часто за это дорого расплачивался.