— Но я рад. Чертовски рад нашей встрече!
Он наконец выпустил руку Лебедева. Двигая угловатыми плечами, сбросил свое пальто из рыхлого серого драпа, уже облезшего на локтях и возле карманов, и стал искать глазами гвоздь. Не нашел. Кинул пальто на спинку грубого деревянного стула, первым подсел к столу и остро скосил глаза на влажное еще от чернил перо, которым, только что пользовался Лебедев.
— Рад. Чертовски рад, — повторил Буткин, потирая небритые щеки. Видимо, бороду отращивать стал он недавно, и она его беспокоила.
— Чему же вы так рады? — спросил Лебедев, садясь к столу несколько боком, чтобы в окно была видна улица.
— Здесь спокойно, — вскользь заметил Буткин и, вздернув худые плечи, спросил — Чему я рад? Возможности нашего примирения.
— Вы изменили свои взгляды? — Лебедев несколько смягчил интонации своего голоса. — Ваши взгляды теперь совпадают с моими?
— Любые точки зрения могут быть сближены, — сказал Буткин, соединяя ладони. — Мы оба — члены одной социал-демократической партии.
— Но вы — меньшевик.
— Эту кличку для нас придумали ленинцы, чтобы сильнее обострить положение в партии, а я повторяю: любые точки зрения могут быть сближены.
— Да. Если одна из сторон полностью отказывается от своих неправильных взглядов.
Буткин выпрямился.
— Кто обладает монополией на святую истину! Почему не попытаться найти среднее?
— Сторговаться? — голос Лебедева стал терять свою мягкость.
Они помолчали. Буткин нервно тер ладонью небритый подбородок, шевелил бровями. Лебедев спокойно вслушивался в размеренный скрип ставней.
— В тюрьме я сидел не ради личного удовольствия, — первым нарушил молчание Буткин. — Рабочие это оценили.
— Рабочие оценили вашу борьбу за их материальные интересы. Тюрьма — это очень наглядно. Но идейную борьбу, которую вы ведете против самых коренных интересов рабочих, они не всегда в состоянии разгадать, и понять.
Буткин встал.
— Тяжелый вы человек, Лебедев, — сказал он, опираясь длинными пальцами на крышку стола. — Вы, как еж, весь в иголках. Подражаете Ленину. В каждой самой простой и бесхитростной мысли вам мерещатся ложные идеи, измена делу революции. Лебедев! Это донкихотство! Из ничего вы создаете себе великанов, с которыми после сами же и воюете. Улыбаетесь? А скажите: были у нас «экономисты» до «Протеста семнадцати»? Не было! Это Ленин сам разработал теорию экономизма. Только тогда и появились «экономисты». Ленин создал и меньшевиков с большевиками. Не будь Ленина — партия не раскололась бы.
Теперь поднялся и Лебедев. Он прошел к окну, поправил занавеску и, прислонясь спиной к простенку, где в рамках из речных ракушек висели развернутые веером семейные фотографии хозяев дома, заговорил ровно и насмешливо: