— Trabajar! Но что он сможет делать? Он же слабенький, как ребенок! — сказала девочка.
— Si trabajo[140], — возразил он, — я стану сильнее.
Маленькая легкая лодчонка лежала на берегу, будто черепаха. Джеймс перевернул ее килем вниз. Кожа на спине, стянутая рубцами, то и дело выстреливала вспышками боли.
Старуха наблюдала. И непрерывно говорила. Как ему удалось понять, речь шла о ее сыне, который в один прекрасный день вернется с флотом и на рассвете приплывет домой на лодке, полной рыбы. Джеймс слушал ее и видел эту картину: лодки подходят к берегу в серебристом утреннем свете, они тяжело осели, наполненные рыбой по самые борта. Женщины и девушки толпятся на берегу, встречая рыбаков. Жизнь здесь когда-нибудь наладится, непременно.
Он закатал штанины до колен и помог старухе стащить лодку в воду. Старуха стояла у кромки, стараясь не замочить подол. Лодка качнулась, вокруг его икр заплясали волны, и вдруг появились чайки — целая стая взволнованно закружила над головой, какой-то своей птичьей памятью вспомнив, что лодка сулит добычу. Джеймс оглянулся и увидел молодую женщину с девочкой, они стояли рядышком и смотрели. Голова у женщины была непокрыта, и солнце играло на ее волосах, черных как чернила.
Он подумал: может, я делаю это для нее? Может, я вернулся из мертвых, чтобы скрасить ей жизнь?
Тут вода забурлила и стала заполнять лодку, старуха вскрикнула и всплеснула руками, и он почувствовал, как тяжелеет и вырывается из рук посудина, угрожая затонуть. Он вытолкнул ее обратно на песок, прямо с плюхающей внутри и плещущей через борта водой, хотя спину разрывала обжигающая боль. Старуха помогла ему оттащить лодку туда, где ее не достигали волны.
— Нужно проконопатить, — сказал он по-английски.
Он поднял голову и увидел, что женщина с девочкой уходят с берега. Держа корзины на бедрах, они шли что-то собирать, хотя, Господь свидетель, искать на этой истощенной земле было уже нечего.
Джеймс потрудился всего-то ничего, но совсем обессилел и едва дополз до дома. Корки на подживших ранах полопались, по спине сочилась сукровица, он чувствовал себя слабым, будто младенец, — в точности как сказала девочка. Он рухнул на скамью и в изнеможении прикрыл глаза.
Молодая женщина села рядом с ним.
— Me llamo Maria, — сказала она.
— Me llamo James[141], — сказал он.
Девочка высыпала на землю камешки из мешка. Джеймс наблюдал, как она раскладывает их — бусины, свинцовая дробь, сделанное из камня грузило, но не умеет или не хочет с ними играть. Он попросил нож, и старуха откопала для него старый нож с костяной рукояткой и истончившимся, сточенным лезвием. Он подобрал кусок серебристого плавника — прибитого к берегу дерева. Дерево оказалось твердым как камень. Джеймс отпилил от него примерно дюйм, скруглил края, придал форму шарика. Все это время он сидел с совершенно прямой спиной на каменной скамье у входа в дом: ссутулиться или согнуться не позволяла страшная боль. Потом они поели супа из морских водорослей и мидий, и он кое-как дополз до своей койки на чердаке, лег ничком и, уплывая на волнах дремоты, думал о трех женщинах внизу, свернувшихся на полу у очага, словно щенята, потому что больше лежать им было не на чем.