Виктор пропал.
Он и сам не понял, как крепко прижал ее к себе, углубил поцелуй, вызвал долгий сладострастный стон. И отпустил только за тем, чтобы начать исследовать и ее остальное тело. Также вдумчиво и тщательно, как в былые времена. Жаркие, полные желания вздохи стали ему ответом.
В порыве страсти он просто разорвал на ней футболку, оставил крупный засос на шее, ключицах, перешел к груди, затем к животу, провокационно провел языком до ее ложбинки, но не стал углубляться в детали, снова подался вперед и накрыл ее губы своими. Накатившая страсть увлекла его с головой.
Хвалебные эпитеты еще не составляют похвалы. Похвала требует фактов, и притом умело поданных.
Лабрюйер
— Как же долго я не спала в нормальной кровати, — Она водила пальчиком по его груди и мягко улыбалась, — Целую вечность, Савва, целую вечность…
Девушку не смущало ни то, что ее собеседник уже давно спит, ни далекие взрывы, которые слышались даже сквозь заколоченные окна, ни даже отсутствие контрацептивов. Она чувствовала себя слишком счастливой, чтобы думать о подобных мелочах. Еще вчера подобное развитие событий казалось чем-то нереальным: верхом мечты сломленного крестоносца был церковный карцер и роль подопытной крысы. Но сейчас…
"Даже если он сделает вид, будто ничего не было. Даже если станет холодно цедить слова, как всегда, если чем-то недоволен. Даже если не захочет лечь со мной еще раз. Пусть. Эта ночь того стоила. Я запомню ее навсегда, как и твою доброту. Как и твою ненасытность. Спасибо тебе, мой милый друг. За теплоту, за то, что почувствовала себя героиней романов. Я знаю — ты не бросишь меня. А остальное я переживу".
Она вздохнула, но скорее с тихой грустью, чем тяжким смирением. Все же ее любимый изменился, причем довольно сильно. Больше не пытается лицемерить со своими фальшивыми улыбочками, которые так раздражали ее во время знакомства. Стало меньше чернушных шуток и двусмысленных ухмылок, пропали нотки самолюбования.
Все бы ничего, только вместе с собой эти мелкие социальные недостатки забрали и налет цивилизации. Прежний Савва спас бы ее без разговоров и не стал смотреть… Так. Он имел и сентиментальную сторону, умел искренне сочувствовать, а лежать рядом с ним, накрывшись пледом и молчать было временами очень приятно. Домашний уют, как в давно прошедшем детстве.
Человек перед ней больше не имел этих черт. Ни любви, ни тоски, ни жалости. Все наносное словно стесали с личности ее давнего друга-любовника, оставив лишь голую суть да жесткий каркас повадок матерого хищника. Осталась лишь снисходительность сильного перед слабым и какое-то чувство стаи, где своего надо защищать без разбора степени виновности.