На процедуры меня больше не водили. Дважды в день просили выйти из палаты, когда мыли в ней полы, стучали в дверь, когда нужно было выйти с тарелкой за едой. Может быть, это такая методика, думал я? Обеспечить мне покой, позволить побыть с собой наедине, разобраться в себе? А может, такой вид пытки? Одиночеством. Чтобы сам им все рассказал, во всем признался. Но тогда, ко мне не пускали бы маму. Да и какая это пытка, когда я здесь все, наконец-то, понял. Я научился идти мыслью за карандашом, а карандашом за мыслью, и не важно, что оказывалось нарисовано в итоге. Понял, что исчёрканный карандашом альбомный лист, да так что кажется сплошь серым, может рассказать больше, чем целая книга.
С другими людьми в пижамах я не общался, а те, что в белых халатах, нас не любили, и я их побаивался. Заведующий больше меня к себе не вызывал, со мной не разговаривал. Заходил в мою палату по утрам во время обхода вместе с красивой, сердитой медсестрой. Смотрел в мою медкарту, давал распоряжения медсестре, на что та кивала.
В последний день моего пребывания в больнице вместе с мамой пришла Лада. Худенькая, немного бледная, с распущенными длинными волосами, в белом свитере под накинутым на плечи больничным халатом. Мама с Ладой собирали мои вещи, складывали их в пакеты, я, отвернувшись, менял пижаму на привычные джинсы и кофту. Когда все были собраны – и я, и пакеты, мама сказала:
– Вы посидите, я еще раз к Эдуарду Владимировичу загляну, – понизив голос, добавила – поблагодарить надо.
Мы с Ладой сидели на моей, уже бывшей, кровати.
– А заведующий у вас ничего, – хихикнула Лада, – и умный вроде.
– Как твой?… – и я не сообразил, как продолжить, просто смотрел на ее плоский живот.
– Ничего. Переживу, – вмиг посерьезнев, спокойно ответила Лада, кутая его полами белого халата, как делала это раньше.
– Я не хотел, – тихо-тихо сказал я.
– Никто не хотел.
Мы долго сидели, каждый разглядывая свои ботинки. Потом Лада приобняла меня за плечи и мы пару раз качнулись с ней из стороны в сторону. Она снова хихикнула:
– Сейчас поедем домой! Мама пирог спекла, мы все тебя очень ждали!
– Меня не арестуют? – также тихо спросил я.
– Арестуют? За что? – нахмурилась Лада, потом опять хихикнула: – Вот дурак! Ты все про эти глупости?
Я молчал. Я-то уже понял всё, но понимали ли они? Вдруг нет, и тогда могут арестовать. Лада перестала меня обнимать, откинулась на спинку кровати так, чтобы сидеть ко мне лицом.
– Слушай, ну ты фантазер! Не знаю, как могло прийти тебе это в голову? Сочинил и сам поверил, что ли? Славика-то повесил сожитель его мамки, а она об этом сообщила в полицию, когда мы уже там не жили, его взяли, он и сам сознался. Давным-давно в тюрьме уже сидит. Маме тетя Таня рассказала, встретили ее как-то в магазине, наверное, год назад. А сарай спалил Вовка. Мы с ним курили за сараем, он бросил окурок туда, сами смотрели, как он разгорается.