– Заходите!
– Зайдем, – ответил Ян, имея в виду что потом, что позже.
Она понимающе качала головой. Отпустила нас.
Мы продолжили свое странное шествие. Старики за сетчатыми заборами, низенькими калитками молча провожали нас вниз по улице. Ян каждому отправлял приветствие, и тете Маше, бабе Зине, Валентине Петровне, дяде Саше…
Некоторые из них кивали в ответ.
Улица вильнула вправо, там превратилась в длинный узкий переулок, и где-то в далекой перспективе терялась в лесу. Слева, вдали за домами, зарослями деревьев, виднелось здание элеватора. Я, запрокинув голову, рассматривала беленые колоны, этажей, наверное, девять или десять окон, застекленных, не выбитых камнями, как это обычно бывает у заброшенных зданий.
Обернулась на шаги. Нам на встречу шла очередная старушка. Она была небольшого роста, некогда, видать, пышнотелая, а теперь же просто широкая с отвисшею плоской грудью.
Она прижимала ко рту край платка. По морщинистым щекам бежали тоненькие ручейки слез. Славик отступил в сторону.
Старушка подошла вплотную к Яну. Долго смотрела на него снизу вверх. Убрала, наконец, руку ото рта и выдохнула его имя.
Они долго стояли обнявшись.
Поверх ее головы Ян смотрел на Славика, который медленно брел к соседнему дому, заросшему, заброшенному.
Славик стоял у калитки смотрел дому в окна, будто в глаза. Но те были закрыты, перечеркнуты железными затворами.
– Слава, – крикнула старушка, отстранившись от Яна.
– Не надо, бабуль.
Славик запустил руку за калитку, дернул засов, отворил.
Высокий, неуклюжий, пробирался к двери.
– Пойдемте, – сказал Ян мне и бабуле.
Тамара Валентиновна все никак не могла наглядеться на внука. Уже и за стол его усадила, и сказала: «Сейчас, сейчас, картошечки отварю», а сама то и дело опустится на стул напротив, и глаз не сводит.
А я устроилась на табуреточке у растопленной печи. Там до меня кот лежал. Так я его согнала. Скинула свой тулуп, стянула шапку. Прижалась спиной к разогретой кирпичной стене и прикрыла глаза.
«Живая» – думаю, а сама согреваюсь, даже вроде начинаю дремать. Баюкают меня бабулины бормотания про Машеньку – коровку дорогую, которой никак нельзя умирать, хоть и старая она, и про фасоль, которая уродилась размером с палец, да столько, что на всю зиму хватит, про картошку, которой наоборот мало, да и мелкая она, потому что земле отдохнуть не дали, а в чужой огород идти сил нет, там с сорняком да падалицей бороться нужно…
– Тетя Катя давно?
Голос Яна вытягивает из сонного омута, и я снова прислушиваюсь к разговору.
– Да уж год как. Перед тем год лежала.