– Полагаю, его умертвили никак не змеи? – желая немного отвлечься и хоть как-то восстановить расположение духа, сообразительная брюнетка пустилась в логичные рассуждения; она всеми силами старалась держаться, и, как бы ее изнутри не лихорадило, не отводила взволнованного взгляда, а внимательно изучала обглоданное, чудовищно вонявшее, тело. – Но и на крупного дикого зверя, как мне кажется, здесь тоже не очень похоже: костное основание оставлено целым и видимых переломов, на первый взгляд, не прослеживается. Видимо, если его и нещадно грызли, то, скорее всего, применяли маленькие острые зубки, многочисленные и крайне опасные. Как, Палыч, считаешь: кто из известных живых существ смог бы охватиться настолько неудержимой животной тягой, охочей до свежего человечьего мяса, насколько он отважился выбраться в жилой населённый пункт и насколько неизвестное существо нашло в себе силы наброситься на живого человека, пускай и одиноко гуляющего по улицам, но при любых условиях гораздо более сильного?
– «Хрен» его ведает? – Алексеев недоумённо пожал плечами и, устав разглядывать отвратительные останки, отвел слегка затуманенный взгляд подальше в сторонку; старший прапорщик хотя и выглядел существенно старше и прослужил в правоохранительных структурах значительно больше, но, как и несравненная напарница, испытывал невиданный дискомфорт и старался разглядывать растерзанное туловище по возможности всё-таки поменьше. – А с чего ты взяла, что на него непременно накинулись на живого? – в свою очередь привел он критичную точку зрения. – Лично я предполагаю, что какой-то «загулявший ханурик» нежданно-негаданно «двинул дуба», отда́л Богу душу, что затем, скончавшийся, безвольно повалился в канаву и что вот уже потом его, воистину мёртвого, обнаружили либо бродячие псы, либо голодные ли́сы – каких в ближайшей округе, между прочим, развелось неимоверное множество – и спокойненько, никем не потревоженные, и основательно, и тщательно обглодали. Моё мнение, Слава, таково… хотя, конечно же, я могу сейчас ошибаться.
– Нет, – стараясь объяснить устоявшуюся позицию, деловитая сотрудница взяла в правую руку обломанную палочку (в левой, как и принято, она держала неизменную папку), подняла с земли разорванный матерчатый обрывок, выдававший принадлежность к мужскому трико и показавшийся ей чем-то знакомым, и предъявила его на обозрение скептичного прапорщика, – по-моему, я его знаю, и вчера вечером, если не ошибаюсь, он был живее всех живых, да еще и закидывал мой приусадебный участок пустыми бутылками. Словом, когда я пошла на принятый вызов, якобы некриминальный труп, то по пути мне попался наш общий знакомый Геннадий Осольцев, который был одет в похожее трико и который направлялся как раз таки на улицу Привокзальная; я ещё обратила тогда внимание, что он вроде бы как чем-то необъяснимо, безумно напуган, а сверх перечисленного, стремится набиться ко мне в ночные попутчики… но я в тот раз не придала его странному поведению особенного значения, списав испуганное состояние на незадачливость нечаянного разоблачения либо же – что видится мне наиболее вероятным – остаточный похмельный синдром. Так вот, я прочитала ему короткую лекцию, по большей части направленную на безупречную нравственность и непорочное поведение, пообещала в ближайшем будущем наведаться «в гости», посоветовала поскорее очутиться по месту постоянного проживания – и мы расстались: я отправилась к железнодорожной станции, а он неторопливо заковылял по прямому направлению, выбранному им чуть раньше в качестве основного и приближавшего его к Поэтической улице, а заодно и отчему дому. Можешь мне, Палыч, верить – умирать при нашем расставании Солёный, уж точно, не собирался!