Настоящий музей. Обратите внимание на вазу «челси» на столике, которая, в результате толчка, полученного от диванчика, который в свою очередь приведен в движение перипетиями отчаянного этого противоборства, бухается вниз со своего нашеста и разбивается вдребезги. Обратите внимание также и на золотого ретривера, поднятого ото сна с любимого своего коврика в углу кухни, как он врывается в комнату и вносит свою долю оглушительного лая в общую кучу-малу из воплей, детского плача и бьющегося об пол антиквариата.
«А эти синяки, мистер Крик, – на руках и на верхней части туловища ребенка?»
«Результат моих попыток отнять ребенка у жены. Я хотел как можно быстрее вернуть его туда, откуда она его принесла».
«Из чего мы можем сделать вывод, что ваша жена оказывала подобным попыткам сопротивление – и, следовательно, расценить ее умысел в данном случае?..»
Жена тянет на себя. Муж на себя. Одеяльце разворачивается. Собака лает, не желая оставаться в стороне от таких веселых игр. Лицо у жены кривится – у ребенка тоже. Муж тянет и никак не может отделаться от ощущения, что пытается оторвать у собственной жены некую часть ее тела. Отнять у нее жизнь.
А может, так оно и есть. Потому что, выпустив в конце концов ребенка, уступивши силе, жена оседает, падает на диван, прячет лицо в подушках, плачет, поворачивает голову, протягивает к нему руку и кричит: «Это мой ребенок! Это же мой ребенок…»
И мужу, который оказывается в роли уже не объятого священным трепетом пастуха, но безжалостного Ирода, приходит в голову мысль: а если все-таки, а вдруг…
Но ребенка он ей не отдает. Не думая, чисто инстинктивно, кладет ему на лобик руку, просто чтобы успокоить. Шшш-шш. Он обнимает ребенка, а хочется ему обнять жену. Он не может одновременно обнять и жену и ребенка. Но если он оставит ребенка, чтобы обнять жену, жена может снова схватить ребенка.
Он делает шаг вперед. Кладет ребенка на откидную доску розового дерева бюро, вне досягаемости как жены, так и хватающего пастью воздух пса. Он садится на диван, приподнимает жену от подушек, обнимает ее покрепче и начинает говорить самые невероятные вещи:
«Ты моя деточка. Ты моя деточка…»
Можете себе представить, чтобы ваш ученый и многомудрый Крики лепил подобную чушь? Но, приглядитесь-ка повнимательней – ваш Крики плачет.
Он укачивает ее, как маленького ребенка, былое божество его нелегких школьных лет.
«Мэри, объясни ты мне…»
Золотой ретривер, оставшись не у дел, кладет голову на диван; тявкает, скулит. Ваш учитель истории вдруг, ни с того ни с сего, отвешивает ему пинка, резко, яростно.