— Это то, что ты хотела бы сделать в этом году? На свой день рождения?
Я посмотрела вниз на свои яйца, прежде чем кивнуть. — Да.
— Ты бы тоже хотела вечеринку? Мы могли бы пригласить несколько друзей к нам домой? Ты могла бы показать им свою библиотеку?
— Нет… мои друзья здесь не поймут.
— Не то что Эллиот.
Я откусил кусочек и небрежно пожал плечами. — Да.
— Он хороший друг?
Я кивнула, уставившись в свою тарелку, когда откусила еще кусочек.
— Ты знаешь, что ты слишком молода, чтобы встречаться, — сказал папа.
Моя голова поднялась, глаза расширились от ужаса. — Папа!
Он засмеялся. — Просто убеждаюсь, что ты понимаешь правила.
Моргнув и вернувшись к еде, я пробормотала: — Не будь грубым. Мне просто нравится там, наверху, хорошо?
Мой отец не был большим любителем улыбаться, не из тех людей, о которых думаешь и сразу представляешь с широкой ухмылкой на лице, но сейчас, когда я подняла голову, он улыбался. Действительно улыбался.
— Конечно, мы можем пойти в дом, Мейси.
Мы поехали рано утром в субботу, в первый день моих весенних каникул. На этой неделе папа хотел выполнить два пункта из списка, включая пункты сорок четыре и пятьдесят три: посадить дерево, за ростом которого я смогу наблюдать много лет, и научить меня рубить дрова.
Прежде чем я успела убежать в свою книжную страну чудес, папа вытащил крошечный саженец из багажника машины и отнес его в боковой двор.
— Возьми лопату сзади, — сказал он, опускаясь на колени, чтобы отрезать пластиковый контейнер от яблони с помощью лезвия. — Принеси рабочие перчатки.
В некотором смысле я всегда считала себя ребенком своей матери: Мне нравились цвет и беспорядок нашего дома в Беркли. Мне нравилась живая музыка и теплые дни, и я танцевала, когда мыла посуду. Но там, в хижине, я поняла, что тоже был ребенком своего отца. В прохладе мартовского ветра, пробирающегося сквозь деревья, мы копали глубокую яму в легком молчании, общаясь друг с другом тычком пальца или наклоном подбородка. Когда мы закончили, и маленькое гордое дерево Гравенштейн было прочно посажено в нашем дворе, вместо того, чтобы с энтузиазмом обнять меня и закричать мне на ухо о своей любви, папа обхватил мое лицо и наклонился, прижав поцелуй к моему лбу.
— Хорошая работа, min lille blomst. — Он улыбнулся мне. — Я пойду в город за продуктами.
С этим разрешением я ушла. Мои ботинки стучали по земле, пока я двигалась по прямой от конца нашей подъездной дорожки до вершины дороги Эллиота. Звонок в дверь раздался на весь дом, доносясь до меня из открытых окон наверху. До моих ушей донесся громкий лай, за которым последовало неуклюжее царапанье собачьих когтей о деревянный пол.