Какими будут наши отношения через два с половиной месяца, когда сейчас они уже настолько запутаны?
Я моргаю через его плечо туда, где Шон пристегивает Фиби в 'Приус'.
— Все хотели бы увидеть тебя, а я шафер, поэтому было бы здорово, если бы со мной был друг, — говорит он, пытаясь вернуть разговор на грань смерти. — Мама и папа спрашивали о тебе… они сходят с ума, зная, что мы снова общаемся.
— Мне нужно спросить Шона о планах, — говорю я неубедительно. — Возможно, у него уже запланирована какая — то художественная выставка или мероприятие.
Эллиот кивает. — Конечно.
— Могу я тебе сообщить?
— Конечно, — говорит он с небольшой улыбкой, а раскат грома обращает его внимание на небо. Когда он снова смотрит на меня, я чувствую себя примерно так же устойчиво, как наплывающие дождевые облака над головой. На краткий миг я представляю, как обнимаю его. Я обхватываю его шею руками и прижимаюсь к нему лицом, вдыхая его дыхание. Он бы наклонился ближе, издав тот крошечный возглас облегчения, который он всегда издавал. Я хочу его так сильно, что у меня пересохло во рту, и мне приходится заставлять себя сделать шаг назад.
— Мне лучше… — говорю я, делая движение через плечо.
— Я знаю, — говорит он, наблюдая за мной с напряженным выражением лица.
Еще один раскат грома.
— Спокойной ночи, Эллиот.
И я наконец поворачиваюсь, чтобы уйти.
Тогда: Суббота, девятое июля
Двенадцать лет назад
Мы лежали на плоской крыше над его гаражом, греясь на солнце. Это был распорядок летних каникул, который мы соблюдали уже почти две недели: встречались на крыше в десять, обедали около полудня, купались в реке, а вечером возвращались домой к своим семьям.
Как бы он ни наслаждался моим обществом, папа любил тишину одиночества. Или, может быть, дочь — подросток была для него утомительно чужой. В любом случае, он, казалось, был доволен тем, что я могу делать все, что захочу, с детьми Петропулосов, пока жуки не станут громче, а небо не потемнеет.
Андреас был по одну сторону от меня, Эллиот — по другую. Один брат играл во что — то на своей PSP, другой читал Пруста.
— Вы двое не можете быть родственниками, — пробормотала я, переворачивая страницу своей книги.
— Он неудачник. — Андреас рассмеялся. — Ни о какой игре не может быть и речи.
— Он мясник, — сказал Эллиот, а затем ухмыльнулся мне. — Им правит его…
Внизу на подъездной дорожке раздался гудок, и мы все обернулись, чтобы увидеть ржавый 'Понтиак', который с хрустом остановился на гравии.
— О, — сказал Эллиот, взглянув на меня, а затем вскочил на ноги. — Дерьмо. Дерьмо. — Он покрутился на полукруге, зажав в кулак волосы и выглядя так, будто его охватила паника, а затем влез в окно, ведущее в семейную комнату. Через минуту он появился на переднем дворе. Из машины вылезла девушка и протянула Эллиоту стопку бумаг.