— Они бомбили нас, Невена, — осторожно начал он, подняв на нее глаза и сверкнув из их глубины таким глубоким, острым, как бритва, отчаянием.
— Я знаю, знаю, — кивнула она. — Но это прошлое. Нам надо как-то жить дальше. Я тоже жила тогда в Белграде, я тоже помню…
— Я жил не в Белграде, — оборвал он ее. — Я жил в Косово. Облич, 17 марта 2004 года. Ты знаешь что-то об этом дне? Мне было девятнадцать…
И он начал говорить, горько и проникновенно, о грубых солдатах КФОР, обыскивающих его дом сразу после окончания бомбардировок, когда он был еще подростком. Он рассказывал об опоясанных колючей проволокой анклавах, о площади в центре Облича, куда в тот день, в 2004-м, шиптары согнали всех жителей окрестных домов, включая женщин и детей, о пожаре в его родном доме, о стрельбе со стороны моста, о плевках в лицо от окруживших их на площади албанцев. Ему практически не пришлось ничего выдумывать. Пару лет назад он действительно общался с сербской девушкой, уроженкой Облича, и она много рассказывала ему о беспощадных взаимных этнических чистках сербов и албанцев. Облич действительно существовал, как существовал и погром.
Иван почти вживую представлял, как бежал по знакомым улицам, уже не пустым, но заполненными такими же в панике бегущими людьми, в основном детьми и женщинами. Они не узнавали и не замечали друг друга. Едкий дым вползал в узкие закоулки старой части города, и по мере приближения к дому его становилось все больше. Он описывал Невене, как выскочил на площадь, грязную и задымленную, как налетел на сгоревший остов какой-то машины — покрытые копотью балки местами разрушенного каркаса, а потом, кашляя от удушья, пригнувшись, на ощупь поднимался по знакомым ступенькам крыльца, чтобы найти в доме труп погибшей матери.
Когда лжешь, надо верить в свою ложь. Эту истину он усвоил давно. Ваня сделал над собой усилие, прервав красочное повествование, и притворился, что рассказывать дальше у него нет сил, словно боль пережитого захлестнула его окончательно.
— Те проекты, о которых ты говоришь… Они есть, они замечательны. Но я знаю точно, что в один прекрасный момент за красивыми словами об этих проектах будет скрываться смерть. Настоящая смерть, настоящий ад. Ты говоришь, что в этом нет логики. Да, ты права, в ней нет логики. Я видел их своими глазами, и могу сказать совершенно точно — нет в ней ни логики, ни смысла, одно лишь безумное, сатанинское разрушение. И сколько твоих… наших соплеменников погибло тогда, если бы ты знала!
Иван в самом начале почувствовал главную слабость Невены — ее доброту. И сейчас он бил в эту точку беспощадно и расчетливо, вызывая в ней сочувствие и вину — ту самую опасную основу, из которой так неожиданно в женском сердце может проснуться любовь.