– Брат мой, ты познал БОЛЬ…– Да, отец Хосе, окунулся в неё полностью. Слился с нею, жил с нею, просыпался и засыпал с нею.
Давайте же взглянем в лицо Феликса. Острые выпирающие скулы, пронзительный взгляд, за которым чувствовалась огромная духовная сила. Сжатые до желваков челюсти, которые за много лет уже привыкли к такому положению, придавали лицу выражение бесконечной целеустремлённости и почти упрямства. При всём при этом общее впечатление при взгляде на монаха подсказывало о его крайней степени терпеливости, отрешённости и спокойствия. Будто неистовые бушующие страсти уже поутихли, устали в многолетней борьбе и, склонив голову, ушли в подчинение своему хозяину.
А ещё с десяток лет назад двадцатитрёхлетний монах-францисканец Феликс был очень дёрганый, он постоянно чесался, не был способен ровно усидеть на месте. Когда он говорил, то мог резко возвысить свой голос до фальцета, вскричать или зашипеть. То правый его глаз, то левый дёргались в бешеном тике поочерёдно. По нескольку раз на дню он сжимал обручи своих вериг, заставляя незаживающие раны кровоточить. Потом ослаблял, когда страсти немного стихали. Ряса его на уровне груди всегда была с бурым от крови пятном. Разнообразные искушения терзали Феликса и раздирали его на части, изо всех сил стараясь сбить его с пути служения и заставить нарушить данные обеты. Он молился денно и нощно, взывая к Господу, умоляя Его дать сил и терпения выдержать в схватке с позывами, разрывающими его изнутри.
Верный последователь Святого Франциска сотрясался от неисполненных желаний, он жаждал, он алкал, он изнемогал.
Ему хотелось растаптывать недостойных, встающих у него на пути, посмевших взглянуть на него с дерзостью и вызовом, как на равного, а то и как на низшего. Хотелось распороть им горло, чтобы они захлебнулись собственной кровью, а потом засунуть их длинный язык им же в глотку. Хотелось крушить и ломать, убрать ничтожеств с лика земли.
Феликс горел в порывах отобрать богатство и лишить счастья и довольства всех тех, кто имел этого в излишке, по его мнению. Как так?! У них этого с запасом, а ему не хватает!
Монах хотел всех женщин, на кого упал его взгляд. На существующих наяву и не только – воображаемые сексуальные образы тоже не давали покоя, бередя его ум и тело днём и ночью. Он хотел драть их во все отверстия, осеменять и осеменять бесконечно. Некоторых он хотел в игре и с желаемым ответным согласием, а некоторых он мечтал жёстко изнасиловать.
Иногда францисканца поглощало чревоугодие. В такие моменты ему вспоминалась юность, когда ночью он пробрался в лавку кондитера и сожрал там все печёности и сладости. А что не смог съесть – поднакусывал. Феликс тогда так обожрался, что не мог идти. Кое-как он дополз до ближайшей канавы и скатился туда. Там и спал долгим сном, пока переваривалось съеденное. Сейчас периодами он вновь мечтал оказаться в такой лавке. И жрать. Жрать! Пихать сладости, как не в себя, проталкивать чуть ли не силой, чтобы влезло больше. Прямо до блевоты, до отвала, от пуза! В животе горело так, что было невмоготу, хотелось наесться полностью и чересчур, когда больше не влезает ни крошки, когда остаются силы только лечь на спину и не двигаться, тяжело дыша.