В III в. н.э. маздеизм митраистского толка едва не превратился в своеобразную государственную религию Римской империи, и это еще оно доказательство его жизненной силы. По этому поводу часто повторяются слова Ренана{338}: «Если бы рост христианства был остановлен какой-то смертельной болезнью, мир был бы митраистским». Без сомнения, позволив себе этот каламбур, его живой ум сразу вообразил то, что случилось бы тогда с этим бедным миром. Должно быть, как хотел бы убедить нас один из его учеников{339}, он с удовлетворением думал о том, что мораль человечества почти не изменилась бы — разве что оказалась бы чуть более мужественной и чуть менее милосердной, но лишь в деталях. Научная теология, которую проповедовали мистерии, явно выказывала похвальное уважение к науке, но поскольку ее догмы покоились на искаженной физике, она бы, очевидно, обеспечила устойчивость бесчисленным заблуждениям: астрономия бы не зачахла окончательно, зато астрология была бы неискоренима, и небеса бы до сих пор вращались вокруг земли — по ее требованию. Представляется, что чрезвычайно опасным было бы учреждение цезарями теократического абсолютизма, опорой которому послужили бы восточные учения о божественности царей; союз трона и алтаря был бы нерасторжимым, и Европа так никогда бы и не узнала, в общем и целом, оживляющей борьбы между Церковью и государством. Но, с другой стороны, дисциплина культа Митры, источник индивидуальной энергии, и демократическая структура его организаций, в которых в близком соседстве оказывались сенаторы и рабы, содержали в себе зародыш свободы... Можно было бы долго рассуждать об этих противоречивых возможностях; но нет для ума игры более тщетной, чем стремление перекроить историю, строя догадки о том, что произошло бы в том случае, если бы не случилось того или иного события. Если бы поток воздействий и реакций, который увлекает нас за собой, вдруг отклонился от своего русла, какое зрение смогло бы увидеть неведомые берега, до которых докатывались бы его волны?
Глава VII
АСТРОЛОГИЯ И МАГИЯ
Отмечая, что астрология в Римской империи обладала огромным весом, нелегко удержаться от чувства удивления. Нам тяжело представить себе, что она могла считаться самым драгоценным из всех искусств и королевой наук{340}. Мы с трудом рисуем себе нравственные условия, сделавшие возможным подобное явление, поскольку сегодня наше состояние духа очень отлично. Постепенно растет убеждение, что познать будущее — по крайней мере, будущее человека или общества — можно только путем догадок. Развитие науки учит незнанию.