– Даже вспоминать не хочу, – отмахнулся он и тяжело опустился в кресло, неловко выставив перебинтованную ногу. – К старту все готово?
– Уже несколько часов, – не удержался Бабаев.
– Тогда убираемся отсюда как можно скорее. Бабай, вы с Мюсликом – в центральной. В резервной пусть будут Камалетдинов и Федотов.
– Минуточку, – сказал Усмани. – Я дожидался вас, кэп, только для того, чтобы сообщить: я ухожу.
– Что значит – ухожу? – нахмурился Гржельчик.
– То и значит, в буквальном смысле. Я не могу служить на корабле, где распоряжается христианский епископ.
– Епископ? – Йозеф вспомнил, что главнокомандующий упоминал о прикомандированных к кораблям священниках. – Он уже здесь? Что он вам сказал?
– Ничего особенного, кэп. Но он намерен быть здесь вторым после вас. А может, и первым. Меня это не устраивает. Подчинение христианскому церковнику противоречит моим религиозным убеждениям.
– А тебе все эти годы не обидно было подчиняться мне? – спросил Йозеф. – Я тоже христианин.
Мюслик развел руками.
– Вы – капитан. Вы заслужили этот пост не молитвой и песнопениями. Извините, я знаю, что ухожу не вовремя. Не принимайте на свой счет.
Он отсалютовал на прощание и вышел. Йозеф прикрыл лицо ладонями и тихо зарычал. Все идет наперекосяк!
Оставшиеся трое пилотов молча смотрели на него и ждали, когда он справится со своими чувствами. Три пилота и мальчишка-стажер. Трое из четверых Фархадов – мусульмане.
Гржельчик убрал руки от лица.
– А вы? – осведомился он негромко, но твердо. – Тоже уходите?
Бабаев пожал плечами.
– Я служу Земле, а не Аллаху. Я остаюсь.
– И я, – присоединился Камалетдинов. – Я приносил присягу.
– Мюслик тоже, – вздохнул Йозеф. – Не думаю, что он изменит присяге. Пойдет служить на сторожевик или конвойный катер, где нет епископов.
– Что мне до епископа? – усмехнулся Камалетдинов. – Меня его проповеди с толку не собьют.
Йозеф кивнул и перевел взгляд на стажера.
– Тебе уйти проще всех, мальчик. Если сомневаешься, то лучше – сейчас, пока ты еще стажер.
Синие глаза прищурились.
– Уйти с ГС-крейсера во время войны? Да я себя уважать перестану!
– И мамка выпорет, – хмыкнул Бабай.
Все засмеялись. Даже Гржельчик, подкошенный неприятностями, окосевший от обезболивающего, и то улыбнулся.
– А почему меня никто не спрашивает, хочу ли я уйти? – вылез Федотыч.
– Чего тебя спрашивать-то? Ты же христианин.
– Это дискриминация, – заявил он. – По религиозному признаку.
И все заржали снова.
– Так, слушай мою команду, – Гржельчик отсмеялся и посерьезнел. – В центральной рубке – Бабай и Федотыч. В резерве – Футболист и Принц. И все, – горько заключил он. – Больше у нас пилотов нет.