– А Марфа кто? – уточнил председатель.
– Марфа – женка евоная. Только граф с ней не живет. Говорит, что она в карантине, заразная. Нельзя до ее касаться, – рассказал есаул, и стал объяснять, что граф охоч до молоденьких, а Марфа уже пожилая.
– Чешется у ее, вот она и бегает, зыркает глазами по сторонам… ну сам понимаешь, – продолжал есаул. – Вот граф и ограничил ее, чтоб не бегала, не стреляла глазами.
– А графу-то сколько? – изумился Авдеич.
– Графу, поди, уже много…, а может и больше, – задумавшись, отвечал есаул. – Состарился рано, много страдал… на зоне, в тюрьме… деньги потом зарабатывал, то да се – лихие девяностые, одним словом.
– Выходит, и у вас есть карантин, – вздохнул председатель.
– Есть, как не быть. Вот Совет атаманов давеча приказал…, – продолжал казак. – Знаешь, что термометры память стирают? Вот приказано все термометры и градусники изничтожить, чтоб память хранить о войне.
– Это, смотря, куда градусник вставить, – реагировал уже поддатый Авдеич. – Если, к примеру, в жопу – то не стирает, наоборот – вспомнишь все.
– В жопу нельзя! – всполошился есаул. – Это мужеложество. Граф пидорастию не одобряет. Евреи и пидарасы – угроза миру во всем мире!
К этому времени банка уже опустела. Авдеич спрятал стакан в карман, закурил и попросил есаула одолжить пару ведер навоза для проведения испытаний. Есаул был не против. Покачиваясь, новые приятели отправились на графский коровник.
Наутро, стоя над бочкой, Авдеич крутил носом, принюхиваясь к содержимому. Наконец председатель вынес вердикт:
– Что-то не то с графскими отходами!
Но менять навоз было поздно. На следующий день православные отмечали Преображение Господне. По плану, после торжественной литургии был назначен сеанс преображения графа.
Колокол церкви неторопливо бухал в утреннем тумане, который опутал имение Троекурова. Ватные звуки стелились по земле, мешались с шумом проснувшейся усадьбы и медленно уползали за графскую псарню, и дальше к реке, где ветер растаскивал звон по соседним дачным поселкам. Туманные лоскуты еще лежали в пойме реки, а на лугу под утренним солнцем уже блестели капли росы. Туман отступал, прячась по закоулкам.
Пропели петухи, на конюшне заржала лошадь, залаяла собака. Звонарь вдруг очнулся – колокол забился в истерике, выплескивая наружу нервозность сплава олова с медью. Православные потянулись в церковь на зов звонаря. В этот день отмечали Преображение Господне.
В большом зале барского дома все было готово для преображения графа Троекурова-Филькенштейна. Среди залы, на возвышении, где обычно помещалось графское кресло, разместили золотое судно. Огни свечей купались в округлых боках большого корыта, отражаясь желтыми пятнами в жидком лекарстве. Отец Онуфрий в белой позолоченной рясе ходил вокруг ванны, махая кадилом и окуривая помещение. Писанные маслом граф и президент внимательно смотрели в зал с ростовых портретов. Оба походили на мужика, ряженого царем Николаем, который фотографируется с туристами и медведями Церетели у стен Кремля.