местного красного вина, которого мы в Кафе взяли куда как много, так что нечего скаредничать, иной раз надо войско повеселить!
Тут же на широких столах разложили и свежеиспеченный хлеб, и вареную говядину, и запеченную на углях баранину, и распаренную кашу, куда уж без нее, щедро сдобренную маслом, изюмом, курагой и черносливом.
— Глянь-кось, — блаженно сощурился Ванька-Кистень, в два глотка ополовинив доставшуюся порцию. — И господу помолился, и денег спроворил, и душу обжог! А главное все разом. — Ухватив жирный кусок мяса, уложил его на лепешку и принялся с наслаждением жевать, запивая дареным вином.
— Видать не часто вас царь так за верную службу награждает? — ухмыльнулся оказавшийся рядом Митька Лунь.
— Это точно, — ухмыльнулся бывший разбойник. — За прежние службы, меня только если дыбой могли пожаловать, а то сразу виселицей!
— Эх, хорошо, но мало! — мечтательно протянул кто-то из охотников.
— Ничто, — многозначительно заметил, хитро подмигнув товарищам Кистень. — Ближе к ночи найдем, чем добавить!
Пока шел молебен, мои мальчишки и их новые товарищи находились рядом со мной. Судя по всему, они успели отвыкнуть от долгих служб, но тут, как говорится, положение обязывает! Но едва все закончилось, настало время давно назревшего разговора.
— Значит так, Дмитрий, — без обиняков обратился я к сыну, как только мы вернулись во дворец. — В этот поход я вас с Петькой не возьму!
— Но почему?! — воскликнул царевич, уже примирявший в своих мечтах на себя шляпу флибустьера и грозы Южных морей.
В принципе, тут я был сам виноват. Имел глупость рассказать мальчишкам про серебряные и золотые караваны, идущие в Испанию из Америки, и как их ловко грабят всяческие корсары и буканьеры. В сущности, ничего не придумал, а вольно пересказал своему отпрыску «Одиссею капитана Блада», стараясь лишь не допускать явных анахронизмов. Все-таки, до восстания Монмута еще лет пятьдесят, если я, конечно, ничего не путаю[26].
— Потому что я так сказал! Дело это опасное и рисковать никак нельзя. Если со мной что-нибудь случится, ты должен уцелеть и унаследовать мою корону и трон. И не только в Москве. Поэтому остаешься здесь и точка! Приглядывать за тобой будут фон Гершов и Михальский. Слушаться их как меня, понял?
— Да, государь, — опустил голову Митька.
— Кстати, всех касается! — строго посмотрел я на остальных воспитанников нашего детдома.
То есть, Николку Рожкова и его названных братьев с сестрой, усыновленных Михаилом. Теперь они составляют свиту моего сына. Этим возражать и в голову не пришло, что никак нельзя сказать о Петьке. Судя по упрямому выражению на лице этого мелкого прохиндея, он уже что-то задумал.