Раздвигает коленки и без предупреждения проводит холодными пальцами по моей плоти. Оттягивает полоску трусов и с силой рвёт их. Глухой треск ткани разрушает тишину.
От его грубых ладоней я почему-то чувствую дикий жар. Озноб проходится по коже, парализует тело и заставляет замолчать. Я прихожу в ужас от ощутимого покалывания внизу живота. Пытаюсь избавиться от нарастающего тепла между ног, но тщетно. Его руки смело трогают и хватают, а губы кусают и обжигают, доводя до аномального приступа лихорадки.
Мужчина хрипло смеется. Чувствует, что тело предает меня, и язвительно скалится:
— Умница. И стоило ли изображать святую невинность? — приподнимает подбородок и впивается в губы требовательным поцелуем. Терзает. Выпивает до дна. Иссушает, выворачивая душу наизнанку.
Щеки горят, как от пощечины. Все силы уходят на то, чтобы не двигаться. Не подаваться навстречу рукам и не захлебываться от бушующих эмоций.
Чертово тело всё помнит, в отличие от трезвого разума.
Огромные ладони сжимают меня, словно стальные обручи. Настойчивые губы заставляют приоткрыть рот.
Он прикусывает меня за верхнюю губу и жестко припечатывает:
— Течешь, как сука. Чего еще можно ждать от шлюхи.
Боль. Обида. Ненависть. Страх. Похоть. Все чувства сплелись, образуя тугой комок смятения.
Если бы ты, Шмидт, знал правду, ты бы называл меня другими словами.
Ты бы сказал: «Любимая», а я бы ответила: «Гори в Аду».
Мерзко. Как же мерзко. Мне нравится всё, что он делает. Лучше бы бил, не щадя, драл до смерти. Опускал плеть на спину, разрезая кожу до мяса. До костей. Впивался в плоть зубами, вырывал слёзы и мольбы о пощаде.
Потому что сейчас мне, как никогда, хочется, чтобы Шмидт не останавливался.
Ненавижу! Ненавижу ублюдка! Каждое прикосновение — жало. Ядовитое и стремительно расползающееся по телу. Чертов мерзавец прекрасно знает, на какие точки следует надавить, чтобы я закричала от страсти.
Тщетно сцепляю зубы, чтобы удержать себя от позорных стонов. Упрямо молчу, совершенно некстати вспоминая слова Джины: «Ненависть гораздо безопаснее его любви».
Не хочу даже представлять. Потому что ненависть Шмидта слишком калечащая. Вряд ли его любовь несёт прикус исцеления.
Тяжелая ладонь ложится на грудь. Холодные пальцы стискивают затвердевший сосок и тут же сменяются горячими губами. Я чувствую силу поджарого тела, но есть кое-что ещё…нечто другое, куда более сильное и идущее изнутри. Оно влечет и держит меня крепче любых цепей.
Он привлекает меня к себе так близко, что не оставляет места даже для вдоха. Требовательно приподнимает за подбородок и впивается в мои губы настойчивым поцелуем. Быстро избавляется от платья.