– Вы поймите, – пыталась объяснить я свою позицию, – я практически не пью. И что тогда произошло… объяснить не могу. Возможно, я выпила лишнего, а возможно…
– Что? – заинтересовалась она.
Я крайне осторожно развела руками.
– Возможно, всё это было подстроено.
– Подстроено? И что же, по-вашему, было подстроено, Юлия Александровна? Вас силой споили, вас силой увели от ребенка в ночной клуб?..
– У меня было день рождения, – промямлила я. Оправдываться у меня выходило плохо.
– Да, мы в курсе. А также в курсе, что вы оставляете ребенка одного дома временами.
– Я оставляю?
– А разве это не так? Ребенка поздно забирают из сада, как говорят воспитатели. Чем, интересно, вы заняты? Насколько нам известно, на работу за полгода вы так и не устроились.
– Я искала работу. Только это не так просто.
– Верю. Особенно, если у вас ни опыта, ни образования.
Стало обидно. И я бы нашлась, что ответить, вот только мои ответы прозвучали бы достаточно резко, а разговаривать так с представителем органов опеки было крайне неблагоразумно. Поэтому я сделала вдох, проглотила очередную обиду, расправила плечи, стараясь выглядеть увереннее. Посмотрела на женщину и твердо поинтересовалась:
– Когда мне вернут дочь?
Сотрудница опеки вздохнула напоказ.
– Юлия Александровна, кажется, вы не понимаете всей серьёзности ситуации. К тому же, в свете последних событий. Отец девочки, Василий Николаевич, уже обратился к нам с заявлением с просьбой ограничить вас в родительских правах.
Я подскочила на стуле будто ужаленная.
– Что? С какой стати? Я хорошая мать! Он это знает! – Я всеми силами пыталась отдышаться. – Лиза ни одного дня в своей жизни без меня не провела!
– Уже провела. Девочка находится в семье отца уже вторые сутки.
– Я не об этом!.. Я… По какому праву меня в правах ограничивать?
– Ну, как же? Посудите сами. Жилья своего вы не имеете, работы у вас нет, ребенка вы содержать не в состоянии. Живете на детское пособие и алименты. Разве это порядок?
Я с трудом сглотнула, медленно втянула в себя воздух. Заставила себя сесть обратно на стул, на самый краешек. А в висках стучала кровь, с такой силой, чтобы было больно.
– Я устроюсь на работу, – пообещала я, хватаясь за последнюю соломинку. – На любую. В ближайшее время.
Женщина не спеша перекладывала какие-то бумаги. Я по её лицу видела, что она устала от разговора со мной. И на меня, молоденькую, запутавшуюся мамашу, смотрела с лёгким раздражением. Наверняка, таких, как я, она в этом кабинете видела каждый день. А я сидела перед ней, будто школьница, и нервно стискивала холодные пальцы. Меня накрыло понимание того, что всё плохо. Куда хуже, чем я предполагала.