– Ты пугаешь ребенка, – снова встряла Ольга. – Для неё каждая встреча с тобой – стресс.
– Пошла ты!..
– Юлия Александровна, мне придётся донести до судьи о вашем неподобающем поведении на встречах с ребенком. Вы неправильно себя ведете.
У меня было стойкое ощущение, что меня окружили, окутали колючей проволокой, и выхода нет. Его просто нет.
– Мне нужно уехать отсюда, – сообщила я матери спустя ещё месяц бесплодных стараний найти работу и добиться хоть каких-то перемен. – Другого выбора нет.
Мать на меня посмотрела, вопросительно. Я заметила в её взгляде проблеск интереса, впервые за долгое время. Весь город судачил о моей с Мезинцевыми попытке поделить ребенка, и на моей стороне не было, наверное, ни одного мнения. Я была бывшей, никчемной невесткой, которой всё, что нужно, это получать от Васьки баснословные алименты. Для этого мне дочка и нужна. Сколько это – баснословные алименты, определиться никто не мог, но все были уверены, что Мезинцевы, наверняка, платили мне тысячи и тысячи, пока мы жили с Лизой вместе. А я эти деньги благополучно тратила на гулянки. Где и когда я гуляла, тоже никто рассказать не мог, но были уверены, что я поступала именно так.
– Мне нужно уехать, – повторила я. – Мне нужно найти работу, мне нужно нанять адвоката. Мне нужно устроить свою жизнь так, чтобы любой суд отдал мне дочь.
– И куда ты собралась?
Я помолчала, разглядывала выцветшую картину на стене.
– В Нижний. Поеду в Нижний. Москва слишком далеко, я не смогу приезжать оттуда часто.
Мать фыркнула.
– И что ты будешь там делать? Кем работать? Ты ничего не умеешь.
– Научусь. Выбора всё равно нет. – Я на мать посмотрела и сказала: – Если останусь, ты же меня всё равно вскоре выгонишь. Я же на твоей шее сижу.
Матери мои слова не понравились, наверное, царапнули, но она считала себя правой. Глянула на меня с вызовом.
– Так и есть.
Значит, выбора у меня нет.
– Поеду, заработаю денег, найму лучшего адвоката и отсужу у них свою дочь, – проговорила я негромко и взволнованно.
Можно было продолжать лить слёзы в подушку, надеяться на то, что у людей проснётся совесть, но время шло, а утопала, будто в трясине, я, а не бывший муж со своим семейством. Мезинцевы на моём фоне казались королями, их уважали, с ними здоровались и интересовались делами и здоровьем, а я находила любую возможность, чтобы хоть на секунду, издалека, увидеть дочь. Выслеживала у детского сада, у детской площадки, у кружка по рисованию и лепке. Мерзла под промозглым дождем в тонкой курточке и летних кроссовках, и сама себе говорила, что так продолжаться не может. Если я что-то не изменю, никто мне ребенка не отдаст. Потому что мне двадцать два, и я похожа на худую, бродячую собачку, жалкую и бездомную. Я ведь, по сути, на самом деле, бездомная.