– А почему Алроуз говорил, что для Кана нет своих? Ты же его друг?
– Пожалуй. Все, как он и сказал: пока есть свои, будут и чужие. Пока ты привязан к человеку или группе людей, ты будешь ставить их интересы выше интересов остальных, сколько бы их ни было и кем бы они ни были. Но уверен ли ты, что люди, к которым ты привязан, достойны лучшего обращения, нежели остальные? Справедливо ли это? Или ты поступаешь так просто потому, что ожидаешь от них взаимности, ожидаешь, что объединение в тесно связанную группу даст тебе больше шансов выжить? Видишь, в корне этого поведения находится страх. А стоит ли позволять страху управлять твоей жизнью? Думаю, нет.
– Но я не понимаю, почему нельзя привязываться к хорошим людям? – нахмурился Анкс.
– А если человек относится хорошо к тебе и одновременно тиранит сотни других людей, он хороший или нет?
Он говорил мягко и спокойно. Анксу нравилось слушать его успокаивающий голос. Он не нашел что ответить и отрицательно покачал головой, просто чтобы Мил продолжал говорить.
– Ну вот, хорошим или плохим человек может быть по отношению к тебе, но это не определяет его сущность. И со временем ты поймешь, что люди не хорошие и не плохие, а просто находятся на разных этапах собственного развития. Все зло, которое они творят, – по незнанию и непониманию. Воспитываясь и образовываясь, душа проходит путь от тирании к любви. Когда перестают существовать свои и чужие и ты больше не привязан к людям, они все становятся для тебя одинаковыми.
– Они становятся безразличными, – вставил Анкс.
– Нет, – терпеливо возразил Мил. – Окружающие безразличны только для той души, которая все время думает о себе самой и отрезана от остального мира. Когда ты поймешь, что каждая душа проходит собственный путь, то научишься уважать свободу других людей, а это и свобода ошибаться, и свобода действовать наперекор тебе, и делать выбор, с которым ты несогласен. Ты всегда можешь подсказать, когда у тебя спросят, помочь, когда тебя попросят, направить, когда человек будет готов двигаться, но не стоит насильно ломать других под себя.
Анкс потерял нить разговора где-то на середине, перестав воспринимать то, что ему рассказывали, и Мил понял это по его отсутствующему взгляду.
– Мало что значащие слова, как сказал бы Кан, – Мил похлопал Анкса по плечу.
– Мил, – голос Анкса стал по-детски мягким, – а почему Кан никогда ничего не объясняет так подробно, как ты? Почему он говорит загадками?
– Потому что ты ничего не поймешь из его объяснений… как, собственно, и из моих, – добавил он и засмеялся. – Словами сложно чему-то научить.