Годфри прервался, почти задыхаясь. Он мысленно вернулся в 1956 год, и для него все было как вчера, слишком четко и ясно в его сознании. Он переживал, чувствовал все это заново, распахивая двери в глубине своего разума, которые не осмеливался открыть уже пятьдесят с лишним лет.
Кенни закурил в ожидании. Он чувствовал себя пловцом с бетонным шлакоблоком, прикованным к его лодыжке... как бы сильно он ни старался, он не мог вырваться на поверхность, не мог снова обрести свет, воздух и здравомыслие. Он вечно будет дрейфовать во мраке. Вот что сделал с ним приезд сюда. Это лишило его чего-то жизненно важного, чего он больше никогда не найдет.
Годфри сказал:
- Мы услышали какой-то звук, я и Джонни. Скрип половиц над нашими головами, что-то вроде движущегося или тянущего звука. Мы знали, что были не одни... там был кто-то еще, и у меня было сумасшедшее, непоколебимое чувство, что они знают, что мы там, что они ждут нас наверху. Мы с Джонни вместе поднялись по лестнице на второй этаж, бок о бок, держащиеся вместе и неразлучные. Может быть, это просто вся негативная энергия в этом месте искрилась и вспыхивала, возможно, она соединила нас. Как бы то ни было, мы поднялись туда и посмотрели в коридор, охваченные – по крайней мере, я – чувством, я не знаю, своего рода нейтралитетом, если в этом есть какой-то смысл. Там никого не было. На втором этаже не было никого, кроме нас. Потом Джонни толкнул меня локтем, и я увидел, Боже, я четко увидел.
- Что ты увидел? - спросил Кенни, напрягшись к этому моменту.
- Грязные следы, засохшие грязные следы на полу, и они вели по коридору, а в конце – к узким ступеням. Эти ступеньки вели на чердак, и тогда мы поняли, что Женевьева держала свою мертвую дочь на чердаке. Коридор, ведущий туда, был узким, и пришлось подниматься по одному. Джонни шел впереди. У нас не было оружия, кроме перочинного ножа и палки, которую Джонни подобрал во дворе. Он нес ее, как дубинку. Как можно тише мы поднялись по тем ступенькам к закрытой двери наверху. Сами ступеньки были покрыты следами грязных босых ног.
Чтобы подняться туда, у меня ушли все силы. Я вспотел и трясся, пытаясь проглотить что-то вроде крика, застрявшего в моем горле. Вся дверь была покрыта грязными отпечатками ладоней, и мы начали слышать звуки за ней... вроде скольжения босых ног, легкого скрипа половицы. Как будто там было что-то, очень сильно пытающееся вести себя тихо. Одного запаха было достаточно, чтобы вызвать приступ тошноты... тошнотворный, метановый запах разложения. Сразу скажу, что я был напуган до чертиков, а воспоминания до сих пор пугают меня. Джонни протянул руку и повернул дверную ручку, и когда он это сделал, мы услышали звук по ту сторону двери... высокое хриплое хихиканье. Смех, как у какой-то старухи из рассказов с темным, ужасным секретом, которым она хотела поделиться. Это было ужасно. Я думаю, что, возможно, захныкал, не знаю, но то, что там смеялось... оно было просто ужасным, сморщенным и невменяемым. Возможно, Перл было одиннадцать лет, когда она умерла, но то, что проникло в нее в могиле, было старым... древним, безумным. Может быть, зло.