— Такая сочная, как мед в мае. Медовая Майя, — шепчет он и, наклонившись, и не выпуская из захвата сосок начинает мягко жалить клитор, вылизывать лепестки, иногда позволяя себе забираться внутрь, от чего его собственное тело терзало режущее желание, болезненное, давящее на мозг, заставляющее терять разум.
Раньше, как бы его не накрывало, сознание было всегда при нем, но сейчас, лаская языком эту киску, он терялся, терял разум, сходил с ума, уже зная, что не сможет избавиться от этого наваждения.
Майя его. Он нашел ее. Он сделает ее свой. Подчинит своей воле, чтобы слово «стоп» никогда не сорвалось с ее губ.
Он продолжает терзать губами сладкие, половые губы, пока рука так и мучает сосок, срывая с губ Майи громкие, уже пронзительные стоны, а тело извиваться.
И вот уже она не бесправный наблюдатель, а участник.
Майя, упирает пятки в пол и начинает сама двигать бедрами толкать себя к языку Давида, который усиливает давление, ускоряет темп, сжимает грудь одной рукой, задницу другой и слышит женский вой, чувствует как его волосы тянут.
На даже это болезненное ощущение не мешает ему доводить до исступления его женщину.
Она уж кричит, бьется в экстазе, исторгая из себя горячую тягучую влагу, которую с таким упоением втягивает в себя Давид.
Он катает её на языке и сплевывает обратно.
И пока Майю трясет от оргазма, он поднимается, гладит головкой, истекающую влагой щель и шумно втягивая воздух.
Секунда, две, три.
Давид почти грубо вставляет член, сразу и до конца. И вдруг застывает, понимая, что сорвал мягкий барьер.
Тело напрягается, пока неожиданно Майя начинает трястись снова, кричать, рыдать, выкрикивая:
— О, боже да!
Давид мучается сомнением. С одной стороны он сорвал девственность, даже в угаре похоти он это понял, а с другой она ведь. кончила. Кончила от боли.
— Майя, майя посмотри на меня.
Она открывает ошалелые глаза, в которых слезы восторга и тянет руки к нему.
— Ты помнишь слово.
— Не останавливайтесь Давид Маркович, — с чарующей улыбкой шепчет она.
— Давид, — еле сдерживается он, чтобы не начать резко трахаться. Сначала спросить. — Просто Давид…
— Давид…
— Ты девственница?!
— Уже нет, — томно улыбается она и делает круговое движение бедрами. — Теперь я женщина. Твоя женщина.
Мое тело, словно музыкальный инструмент. Я не звучу, пока моей кожи как струны, не коснуться его пальцы, его губы, его твердеющая плоть.
Он мой владелец и я не смею ему перечить, когда приказывает раздеться. Я не смею противостоять этому огню желания, который горит и во мне. Но мне стыдно за этот огонь, стыдно за влагу, что уже стекает по ноге, когда его плетка касается моей попки. Мне стыдно за каждый еле слышный стон. Однажды мне уже вышла боком моя порочная грешная сущность, стоит ли снова рисковать?