Я приподнялась на локтях и осмотрелась. Странное место, но я здесь как будто уже была. Вспомнился звонок Тревора, как будто все это случилось в другой жизни, но боль была настоящей. Я решила еще немного полежать, чтобы прийти в себя и перестать плакать, и без разницы, где я нахожусь, ведь Гектора больше нет, отныне вообще ничего в этом мире не имеет смысла.
– Не может быть, – горько прошептала я в тишину, накрыла лицо руками и вновь разрыдалась. – Это все неправда. Неправда.
Я готова была всю жизнь провести вдали от него, зная, что он жив, там, в Уотербери – пусть и мерзавец, но живой мерзавец, дышащий, смеющийся, участвующий в гонках, а не лежащий в закрытом гробу. Невыносимая мысль, которую я гнала от себя, а она все лезла и лезла прямо в глаза: посмотри, ты здесь, живая, а мужчина, которого ты все еще любишь, там, мертвый, и ты его больше никогда не увидишь, не поговоришь с ним, не скажешь, что простила его. Ничего не исправить.
«Так, – подумалось мне, – нельзя больше оставаться на одном месте с этой ужасной мыслью наедине. Надо пошевелиться, надо двигаться, хоть что-нибудь делать, иначе можно сойти с ума от боли».
Стоило встать на ноги, как голова пошла кругом, и меня пошатнуло. Гектора больше нет в живых. А я так и не успела сказать ему самого важного. Так оно всегда и бывает. Нет ничего, что невозможно исправить, пока смерть не взмахнула блестящим серпом. Но ты понимаешь это именно тогда, когда становится поздно.
Вспомнив о закрытом гробу, я вновь разрыдалась, согнувшись, чтобы обхватить руками живот. Страшно представить, во что превратила авария его красивое гибкое тело и необыкновенное лицо, подобных которому я нигде не встречала. Смерть забирает молодых и талантливых, ибо они слишком хороши для этого дерьмового мира.
Нужно было умыться и хоть немного успокоиться. Странно, но я все еще не понимала, где конкретно нахожусь, и меня это не особенно волновало. «Надо найти ванную или кого-нибудь живого», – решила я, сделала пару шагов и услышала музыку, словно из ушей достали вату. Прислушавшись, я разобрала мотив, а затем и слова. Это был Duran Duran – «Ordinary world». Я пошла на звук, а помещение приобретало все более знакомые черты.
Вместо ванной я отправилась на кухню, интуитивно зная, где она находится, но не задаваясь вопросом, откуда мне это известно. Музыка становилась отчетливее, слова – разборчивее, я медленно приближалась к источнику, затаив дыхание, опасаясь спугнуть что-то. И вдруг услышала мужской голос, подпевающий исполнителю – глубокий и звучный голос, как долгое эхо в подземной пещере: