Почувствовав как продрог, и что весна, на свою кажущуюся ласку и тепло, может быть по зимнему опасна, поднялся, и, сорвав цветок ветреницы, направился вновь в сад, ведь он так отчаянно сейчас нуждался в ней, словно тонущий, цепляясь за соломинку, не отдает себе отчета, чем она может ему помочь, но в отсутствии плота, был рад и этому.
По-прежнему никого. Уж не узнала ли она о нем правду, или точнее ту правду, что сказали люди? Он не был наивен, уже нет, и не был глуп, он знал человеческую природу, так что нетрудно догадаться, история его падения, пересказанная через двое или трое уст, обрастет и жуткими подробностями, и грязными слухами, и даже демоническими обстоятельствами. Уж лучше бы он сам ей все рассказал, быть может, она поняла бы его, быть может, она бы его простила, а теперь из-за малодушия, проявленного им, он мог ее потерять. Покрутив цветок между указательным и большим пальцами, он вложил его в книгу, которую она забыла вчера, и отправился обратно к себе в именье, с тяжелым сердцем и угасающей надеждой.
Промаявшись, весь вечер от безделья и слоняясь из угла в угол, он чувствовал себя таким измотанным и утомленным, что когда с трудом доплелся до кровати, был уверен, что тотчас уснет. Но вместо сна, пришла бессонница. Пожалуй, нет человека, который бы желал оказаться ночью в ее компании, но словно чуткий зверь, она приходит быстро и бесшумно, на вкус страданий и мучений.
Он ворочался из стороны в сторону, будто бессонье, как голодный волк, ежеминутно кусало его то за правый, то за левый бок, но никак не мог уснуть. Нет, он не переживал больше о своей судьбе, будто и забыл о ней вовсе, забыл о том что было, и не думал о том, что будет. Все его мысли были теперь заняты только ей. Кажется, еще вчера, он был здоров, а сегодня, не увидев ее на том самом месте, был поражен, странным и неизлечимым недугом. Верно, любовь придумали, лишь за тем, чтобы от других горестей отвлекаться, – подумал Мейер. Он вспоминал каждый ее жест, и эту угловатость, и наивность, и трепет губ, когда слова срывались невпопад, и нежные такие умные тревожные глаза, что проникают прямо в сердце.
Еще год назад, повстречай он ее на балу, то скорее, даже не заметил бы, предпочитая дам другого сорта, но теперь, после всех событий, приключившихся с ним, он словно вернулся из зазеркалья, и увидел вещи такими, какие они есть, без мишуры, фальшь – блеска и обмана. А в том прозренье, есть и сладость чувств, и горечь пораженья.
Петербург. Март 1879 год. Три месяца назад.
Нетвердой походкой вышел он из кабинета Главноуправляющего Третьим Отделением Собственной Его Императорского Величия канцелярии.